(Владимир Лазарев. Брат милосердия)
Я понял: творю, как в тумане.
Без классики трудно прожить.
И нанялся в Ясной Поляне
От ворогов сад сторожить.
Сперва я разулся, конечно,
Рубаху надел с пояском,
Прошел по именью неспешно,
Усы расчесал гребешком.
Селенье, гляжу, присмирело:
Мол, что за чудной человек?!
Мальчишки, лишь только стемнело,
На яблони вышли в набег.
Собака прижалась, не лает.
И я притаился, застыл.
Вдруг слышу: «Да Лев Николаич!
Он самый! Лишь бороду сбрил!»
И тут я как будто очнулся
И вышел на свет к пацанам.
Но с криками: «Барин вернулся!»
Умчались они по домам.
Народ моментально собрался.
Все руки с почтением жмут.
Я плакал, вздыхал, целовался,
Открыть обещал институт.
Мол, вижу, что помните, чтите,
Хоть люд вы, конечно, простой...
А школьники просят: «Прочтите
Нам что-нибудь, дядя Толстой!»
Насыпали соли на раны...
И, чтоб не накликать беду,
Ушёл я из Ясной Поляны.
Один. Как в десятом году.
(Василии Макеев. Под казачьим солнышком)
«Нет нынче прежнего веселья», —
Ворчат станичники мои.
Не стало драк по воскресеньям,
Ушли кулачные бои.
В чулан заброшена нагайка.
А раньше знали в этом толк!
Спит под кроватью пустолайка,
Рот затворивши на замок.
Одним отдельно взятым фактом
Теперь село не удивишь.
К соседу в сени въехал трактор —
И снова гладь, и снова тишь.
Пижон на новом мотоцикле
Разгонит на дороге баб...
Но к этому давно привыкли.
Где дух казачий? Где масштаб?
Бывало, по стакану зелья,
И — ходуном весь белый свет!
Вот, говорят, в Нечерноземье
На этот счёт проблемы нет...
(Николай Малышев. Тёплые Ключи)
Взошла ущербная луна
над кромкой сумрачного бора,
открылась бездна, звёзд полна,
и показались Холмогоры.
Брожу по ним туда-сюда,
изныл в предчувствии вопросов
и намекаю иногда,
что я — Михайло Ломоносов.
Нащупываю путь клюкой,
гляжу по сторонам угрюмо
и выдаю себя порой
за протопопа Аввакума.
Тяну со стариками чай
и, интерес к себе почуяв,
им представляюсь: «Николай.
Поэт. Слыхали, может, — Клюев!»
Ну, а попросят почитать —
я поломаюсь хорошенько
и, к удовольствию девчат,
могу сойти за Евтушенко.
Лежит рассветная земля.
Бежит тропа неутомимо.
Делянки, пастбища, поля...
А я всё мимо, мимо, мимо...
(Лев Маляков. Милосердие весны)
Мой прадед
Был не шибкий грамотей,
Но твёрдо знал порученное дело,
Равняя завсегда число детей
С размерами земельного надела.
Мужик когда-то
Сеял и косил.
Теперь взвалил всё технике на плечи.
На сорок с гаком лошадиных сил
Едва ль одна найдётся человечья.
Инструкцией
Дождя не отменить,
Но чтоб хозяйства не пришли к упадку,
Немедля надо на село спустить,
Как по зерну, по детям разнарядку.
Иначе
Урожай опять сгноим.
Останется в земле и фрукт, и овощ.
А если план не одолеть самим,
То шефы, как всегда, придут на помощь.
(Николай Новиков. Московский говорок)
Не в силах терпеть униженье
И слушать рифмованный бред,
Я сделался тоже поэтом.
Теперь я за всё отомщу.
Использую их же оружье.
Я знаю его назубок.
Пусть это — читают у елки,
А то — запускают в эфир.
Из третьего — сделают песню.
Четвертым — украсят плакат.
А пятое, вместе с десятым,
Для сборника я сберегу.
Читая творенья собратьев,
Я вижу, что с детства они,
Как я, от души ненавидят
Свои и чужие стихи.