Лёжа со львами

– Вы проходите крещение огнем. Я сожалею, что вынужден привлекать вас к… подобной операции… при том, что вы еще ничего не сделали для нас. Но вы знакомы с Эллисом, и вы здесь, а в данный момент у нас нет больше никого, кто бы знал его. То, что мы намерены осуществить, утратит свой смысл, если это не произойдет немедленно. Поэтому слушайте внимательно, ибо это важно. Вам придется зайти в его комнату. Если он там, вы войдете под каким-нибудь предлогом. Решайте сами, под каким. Подойдя к подоконнику, вам надо будет высунуться из окна – знак того, что Эллис в комнате. Поэтому, что бы вы ни сделали, не приближайтесь к окну, если его там нет. Вам все понятно?

– Мне понятно, что вы от меня хотите, – проговорил Жан-Пьер. – Мне неясно только, для чего все это?

– Чтобы удостовериться в личности Эллиса.

– А когда я удостоверю, что это он?

Леблон дал Жан-Пьеру такой ответ, на который он даже не смел надеяться и который потряс его до глубины души: «Ясное дело, мы собираемся его убить».

Глава 3

Джейн расстелила белую скатерть в пятнах на крохотном столике Эллиса, выложив два набора старых ножей. Она нашла бутылку Флёри в шкафу под раковиной и открыла ее. Ей страшно хотелось попробовать, но потом она решила дождаться Эллиса. Джейн поставила бокалы, соль и перец, горчицу и бумажные салфетки. Она уже хотела начать готовить ужин, но потом решила, пусть этим займется сам Эллис.

Ей не нравилась комната Эллиса. Она казалась голой, тесной и безликой. Джейн просто оторопела, когда впервые оказалась здесь. Она назначала свидания этому сердечному, мягкому зрелому мужчине и надеялась, что его жилье отражает его натуру, что его привлекательная удобная квартира содержит черты насыщенного опытом прошлого. Однако, глядя на его кров, никак не скажешь, что здесь живет человек, который был ранее женат, участвовал в войне, принимал ЛСД, возглавлял в своей школе футбольную команду. Холодные белые стены были украшены торопливо подобранными плакатами. Фарфор попал сюда из мелочных лавок, а кастрюли для варки пищи представляли собой дешевую оловянную утварь. На бумажных обложках стихотворных сборников, стоявших на книжной полке, отсутствовали названия. Свои джинсы и свитера он хранил в небольшом пластмассовом чемодане под скрипучей кроватью. Куда подевались его старые школьные сочинения, фотографии племянников и племянниц, драгоценная копия «Гостиницы разочарования», его перочинный ножик в память о посещении Булони или Ниагарского водопада, салатница, которую каждый раньше или позже получает в подарок от своих родителей? В комнате не было ничего действительно важного, ни одной вещи, которые хранят не во имя их функционального назначения, а в память того, что они символизируют, будучи частичкой души их владельца.

Это была комната замкнутого и скрытного человека, который ни за что не поделится с кем-либо своими сокровенными мыслями. Постепенно, с ощущением жуткой печали, Джейн пришла к осознанию того, что по характеру Эллис напоминает свою комнату, холодную и замкнутую.

Просто невероятно. Какой Эллис был самонадеянный. Он ходил с высоко поднятой головой, словно никогда в своей жизни никого не боялся. В постели он чувствовал себя полностью раскрепощенным, абсолютно свободным в проявлении своей сексуальности. Он мог все, что угодно, делать, не испытывая при этом беспокойства, колебания или стыда. Джейн никогда не приходилось прежде общаться с таким человеком. Однако весьма часто – в постели, в ресторане или просто во время прогулки по улице – когда Джейн смеялась вместе с ним или слушала его рассказ, или разглядывала морщинки вокруг глаз, или в минуты его серьезных размышлений, или когда прикасалась к его теплому телу, – она ощущала, что он вдруг как бы отключался. В такие минуты «отключки» он больше не любил ее и не развлекал, переставал быть к ней внимательным и предупредительным, забывал о джентльменстве и сострадании. В такие мгновения Джейн ощущала себя брошенной и откровенно чужой, вторгающейся в его тайный мир. Ей казалось, будто солнце скрывается за облако.

Джейн понимала, что ей неизбежно придется с ним расстаться. Она любила его до безумия, но он, судя по всему, не мог ответить ей тем же. Эллису было тридцать три года, и если он до сих пор не постиг искусства сердечности, ему уже не постичь этого никогда.