Лёд (ЛП)

Мысли обдумываются, тело видит, слышит, касается, можно ощущать работу его влажных механизмов; оно видит, слышит, касается, нюхает, вкушает внешний мир, принадлежащие к данному миру предметы, живые и неживые — но вот каким органом чувств следовало бы воспринимать существование этого предполагаемого «я»?

Нет такого органа, и нет такого чувства. Маленькие дети говорят о себе в третьем лице, только договоренности общечеловеческой речи заставляют их войти в роль «себя», «я». И со временем, ухватить эту первейшую истину становится все труднее — ибо о таких вещах нельзя и подумать.

О героях азарта и скорости Льда

— Четыре.

— Четыре.

— Тоже.

— Тогда я восьмерочку.

— Стою.

— Спокойно.

— Кто-нибудь перебивает?

— Восемь.

— Господин Фессар?

—  Ничево.

— Капитан?

— Ммм.

— Господин Бенедикт?

— Проверим, проверим.

— Четверка сгорела.

— Лед от пятерки.

— Ну, извините! С двумя огненными дамочками на руках, причем, второй раз подряд! Да как вы карты сдавали!

— Хе-хе, гаспадинЧушин весь капитал так продует еще до того, как увидит свои шахты.

— Нечего о моих шахтах беспокоиться, лучше беспокойтесь о своих бумажниках. Поднимаем ставки до десятки, согласны?

До того какое-то время играли в вист и vingt-et-un [57] ,но последнюю пару часов игра шла по правилам зимухи. Пара человек подсела на десяток раздач; сейчас же снова осталось только пятеро. Люди проходили, приостанавливались, присматривались. Крупные суммы в банке привлекали внимание. Стюарды доливали напитки, очищали пепельницы, открывали и закрывали окна. Шары грохотали в лузах, когда Экспресс поворачивал, тормозил или разгонялся.

— И что они себе думали, засунув биллиардный стол в поезд? — дивился Юнал Тайиб Фессар. — Как только мне начинает казаться, будто бы я уже привык и начал понимать эту страну, встречается нечто подобное, и снова я начинаю чесать себе голову. Лежит король.

— Лежит туз.

— Лежит девятка.

— Господа…

— Здоровенный…

— Ого!!!

— Видно, им пришлось строить весь вагон вокруг стола.

— Или опускать через крышу. Второй кон.

— Монументальная глупость, оправленная дорогостоящим комфортом, — буркнуло под нос я-оно.

— Что вы сказали?

—  Grand seigneur [58]милостиво решил провести аллюзию к нашей отчизне, — вежливо пояснил доктору капитан Привеженский. От сарказма удержаться он не мог. Пока что удавалось не отвечать ему липкой усмешкой и просительным взглядом — поскольку я-оновообще на него не глядело.

— Лежит туз.

— Ну у вас и раздачи. Лежит семерочка.

—  Heureux аи jeu, malheteux еп amour [59] , —как сказал бы господин журналист. Ну ладно, только по правде — какой смысл? Что можно придумать более глупое, чем биллиардный стол в поезде?

— Хм, можно предложить новые правила, — заметило я-оно,сдавая в пулю валета. — Есть шахматы, и есть зимуха.

— Что вы имеете в виду?

— Бильярд с, ммм, дополнительным элементом случайности.

— Человек бьет, а Господь Бог шары носит. Лежит пятерка.

— Ух, господин доктор, когда блефуете, нужно быть поумереннее!

— Пускай господин капитан скажет это Алексею Федоровичу.

— Господин Чушин может себе позволить блефовать по-глупому.

Алексей Чушин унаследовал от дяди (тестя, дедушки, какого-то другого родственника или свойственника) контрольный пакет в обществе по добыче зимназа, и теперь ехал, чтобы принять во владение неожиданное богатство. Занимался ли он до того горным делом? Имел хоть какой-нибудь опыт в делах? Сейчас, во время пути, так или иначе проверить это было невозможно, и по сути дела — никакого значения и не имело: он был тем, кем попутчикам представился. Темно-синий сюртук облегал его бочкообразный торс словно кишка колбасу; в черном жоржетовом галстуке-бабочке поблескивала шпилька с бриллиантом. Самый старший по возрасту из игроков, за картами он проявлял ужасное непостоянство и отсутствие логической стратегии: ему случалось сбрасывать пять-шесть карт при раздаче, чтобы потом пасовать во время торговли. При этом он вытирал лоб громадным платком и глубоко вздыхал, присматриваясь к картам на руках. Я-оноразмышляло над тем, насколько такая театральность Чушина для него естественна, а насколько следует из его уверенности, будто бы именно так должен себя вести богач во время игры. Он не пил чая, кофе или водки — просил исключительно шампанского. Перед сдачей он очень долго оттирал пухлые ладони, карты клеились к его пальцам.