Линкольн

Страна облегченно вздохнула лишь во вторник, когда пришли вести, что полковник Роберт Ли во главе 80 солдат морской пехоты атаковал и захватил цех завода, превращенный в импровизированную крепость, которую защищали 18 человек. Все они, за исключением двоих, были ранены или убиты.

В углу цеха солдаты нашли старика с длинной окладистой бородой; он назвался Джоном Брауном.

— Кто вас сюда послал? — спросили старика.

— Не люди меня послали. Я пришел сюда по собственному побуждению и по указанию творца или, если вам нравится, по велению самого дьявола. Я не признаю над собой ни одного человека.

— Какую цель вы преследовали?

— Я пришел освободить рабов.

— И вы считаете, что действовали законно?

— Да, мои друзья. Я уверен, что вы виновны в огромном преступлении против бога и человечества. Я считаю себя вправе нарушить ваши законы и освободить тех, кого вы держите в рабстве.

— И вы утверждаете, что верите в библию?

— Безусловно, да.

— А знаете ли вы, что вы бунтовщик, что вы подняли оружие против правительства Соединенных Штатов?

— Я хотел освободить рабов. Я пытался нравственно усовестить людей, но убедился, что жители южных штатов никогда не согласятся с тем, что они преступники.

— Вы фанатик и сумасшедший!

— А я считаю, что вы, южане, фанатики и сумасшедшие. Разве здравые умом будут держать в рабстве 5 миллионов человек? Только сумасшедшие могут думать, что такая система не обречена на гибель. Разве не лишены ума люди, которые преследуют всех выступающих против этой системы и убивают всех, кто хочет ее уничтожить? Разве здраво затевать войну вместо того, чтобы покончить с рабством?

Правительство штата Виргиния судило Брауна по всем правилам. Его обвинили в убийствах, в государственной измене, о подстрекательстве рабов к мятежу. Друзья с севера наняли способных адвокатов. Суд признал его виновным, и были произнесены слова: осужденный подлежит повешению за шею и должен висеть до тех пор, пока он не будет мертв, мертв, мертв.

Джон Браун не отводил взгляда от судьи и спокойно излагал свою мысль, как будто он давно все обдумал. Он обращался ко всей Америке, ко всему миру, к будущим поколениям:

— Если бы я поднял оружие в защиту богатых, могущественных, образованных, так называемых великих, или в защиту их друзей, или принадлежащих к их классу людей, все участники этого суда сочли бы мои действия достойными награды, а не наказания. Суд признает действенность законов всевышнего. Здесь целовали книгу — библию, которая учит меня, чтобы я поступал с другими так, как я хотел бы, чтобы они поступали со мной. Я пытался выполнить это наставление. Я боролся за бедных, и это было справедливо, ибо они не хуже любого из вас: бог не терпит лицеприятия. Я знаю, что, встав на защиту презираемой вами бедноты, я не согрешил против бога, а поступил по справедливости. Но если вы считаете необходимым, чтобы я расстался с жизнью ради престижа законности, если вы хотите, чтобы моя кровь и кровь моих детей слилась с кровью миллионов рабов в нашей стране, чьи права растоптаны злонравными, жестокими и несправедливыми законами, воля ваша.

Друзья Брауна дали ему знать, что они готовы выкрасть его из тюрьмы. Он им ответил, что мертвый он принесет больше пользы для дела свободы. Он был уверен, что сумеет показать, как нужно умирать за свободу, не дрогнув, без тени страха. Потом его призрак вернется и будет носиться по земле и терзать сердца людей вопросами о свободе, справедливости, боге. Молодежь будет помнить о Брауне. А именно молодежь нужно принимать в расчет. Брауну было пятьдесят девять лет, а средний возраст захвативших Харпере Ферри, считая и его самого, лишь немногим превышал двадцать шесть лет, и это они проливали кровь на глазах у всего мира.

Да, он пойдет на виселицу. Он напишет последнее обращение; перед тем как стать под петлей, он передаст соседу по камере клочок бумаги со следующей записью: «Я, Джон Браун, теперь твердо знаю, что преступления этой греховной страны могут быть искуплены только кровью. Я теперь вижу, что напрасно надеялся, что этого можно достичь малой кровью».

В роковой день долина Шенандоа была прибрана и украшена небесами и погодой. За спинами 3 тысяч гвардейцев с примкнутыми штыками он видел голубую дымку тумана и лучи солнца, освещавшие хребет Голубых гор. «Это действительно прекрасная страна. У меня раньше просто не было времени, чтобы насладиться этой красотой». Но он не был грустным. Он был человеком Судьбы, верившим в свое право решать судьбы других.

— Подать ли вам знак перед тем, как отпущу пружину люка? — спросил шериф.

— Нет, нет, — ответил белобородый Браун, — и кончайте свое дело поскорее.

Губернатор Виргинии, его тюремщики рассказывали о том, как он умер, не дрогнув, бестрепетно, спокойно, невозмутимо.

Предвидение Джона Брауна оправдалось. Эмерсон, Торо, Виктор Гюго сравнивали его с Христом, с Сократом, с великомучениками, мужественно встретившими смерть. Уэнделл Филлипс сказал: «Остается одно — восстание». Аболиционисты пели ему аллилуйю.