Линия Крови

Одежкин сдавленно застонал. В левой стороне груди под ребра будто вонзили иглу, пришлось затаить дыхание. Медленно растирая область сердца ладонью, осторожно выдохнул. А вдохнуть не смог. Сознание захлестнула волна страха.

«Господи, что это?! Сердце? Вот уж не думал…»

С минуту Аркадий сидел не шевелясь, напугано прислушиваясь к ощущениям. Наконец боль отпустила. Аркадий опасливо вдохнул. Выдохнул.

«Ф-фу!»

Одежкин сделал несколько глубоких вдохов. Встал. Прошел к холодно синеющему окошку. Глянул на улицу.

«Не поймешь, ночь сейчас или день»

Аркадий прислонился к стылому стеклу лбом. Силился вспомнить, почему остался в живых и как очутился в городе, но не мог. Помнил лишь, как между ним и кровососом выросли два бойца из его конвоя – братья Коршуновы. Братья из казаков, рубаки лихие. Не подвели в тяжкий миг. А комиссар еще относился к ним с таким большим подозрением.

«Комиссар…»

Позвоночник молодого командира сковало льдом. Он вспомнил тело в кожаном пальто, над которым склонились кровососы.

Одежкин застонал громче. Развернулся и, шатаясь, словно пьяный, двинулся к выходу. За дверью он обнаружил растянувшегося на лавке бойца в коротком полушубке. Едва дверь отворилась, тот распахнул глаза. Одновременно руки его нашли припасенную шашку – правая ладонь легла на эфес, левая обхватила ножны. Узнав командира, боец шашку выпустил, медленно поднялся. Аркадий узнал в нем старшего из Коршуновых – Михея.

- Михей, - хрипло позвал он. – Михей, что сейчас, утро или вечер?

- Утро, Аркадий Петрович, - приглушенным басом ответил казак.

- Ты чего здесь? А брат твой где? Григорий его зовут?

Аркадий не узнал собственного голоса, и дело было не в хрипоте, - будто кто-то чужой, незнакомый говорил сейчас с казаком.

- Григорий, - с тяжким вздохом подтвердил тот.

- Где он?

Казак отвел глаза, скрипнул зубами.

- Ну? Что молчишь? Где брат-то?

- Нет больше Гришки, - нехотя проговорил Михей. - Там остался.

И смачно добавил:

- Дурак!

- Погиб? Так почему дурак? Не повезло, с любым может случиться…

- С любым да не с любым, - сверкнул глазами казак.

- Как это?

Боец не ответил.

- Вот что, Михей, зайди-ка сюда.

Одежкин попятился, вернулся в комнатушку. В полумраке нашарил на столе спички, запалил фитиль стоящей тут же керосиновой лампы.

Рослый Михей мрачной громадой стоял в дверном проеме.

- Заходи, сядь, - позвал Аркадий, опускаясь на топчан.

Голос его оставался непривычно глухим.

Дождавшись, когда казак усядется с ним рядом, Одежкин спросил:

- Расскажи, чем все кончилось? Я не помню ни хрена… ТЫ меня вытащил?

- Я.

- А брат как погиб? Вроде вы вместе были…

- Вместе.

Михей отвечал односложно, словно бы через силу, но потом его прорвало:

- Дурак Гришка. Говорил я ему, да молодым рази втемяшишь? Э-эх! – рука казака в отчаянном жесте рухнула вниз. – Вот ты тоже, Петрович, в Бога ведь не веришь?

- Не верю, - подтвердил Одежкин.

- А я верю, - повысив голос, внятно и даже торжественно произнес Михей. – Верю, потому и жив остался и тебя, Аркадий Петрович, от погибели оборонил. Или ты думаешь, деды наши дураки были, что тыщу лет за Христа держались?

Испытующий взгляд матерого рубаки впился в лицо командира. Аркадий молчал. Начало разговора было ему неприятно, но он понимал, что иначе в происходящих событиях не разобраться.

Михей тяжело вздохнул. Потом медленно проговорил:

- На-ка вот, возьми…

Аркадий увидел в огромной, грубой пятерне казака маленький, несколько раз сложенный листок желтой бумаги.

- Что это?

- Молитва.

Протянувший уже было руку, Одежкин едва ее не отдернул. Чуть помедлил, но потом листочек все-таки взял.

- Молитва. Мне ее мать списала, когда на Германскую еще уходил. Хош верь, хош нет, а вот вчера токо она и спасла.

- А ты как же? – совсем глухо спросил Аркадий.

- У меня есть еще… Гришкина.

По пути к нагрудному карману рука Аркадия споткнулась еще раз – он вспомнил, что там, возле сердца, у него лежит партбилет. Секундное замешательство и листочек с молитвой лег вплотную к заветной книжице.

* * *

После злосчастного боя, в котором из первого эскадрона полегла едва не половина, туман сгустился еще больше. Уже и в пяти шагах разглядеть было невозможно ничего. Город вымер. На улицах встретить можно было лишь группы горожан человек по десять-пятнадцать. Эти самостийные команды, вооруженные чем попало – топорами, вилами, косами; просто дубинами и колами – расхаживали по городу в поисках упыриных «гнезд». В некоторых группах, для усиления, ходили священники; в других нет. Иногда такие команды действительно нападали на заброшенный дом, полный вампиров, и учиняли расправу. Иные же «коллективы» под шумок творили грабеж и разбой.