Линия фронта

С Галей дело обстояло сложнее. Степка знал ее мало, всего несколько недель, которые она провела вместе с ними.

И у него сложилось впечатление, что главная черта характера Гали — доброта. Девушке было не жаль себя ни для войны, ни для хорошего человека.

На Нюру горе подействовало совсем иначе. Ее мать и отец эвакуировались в Среднюю Азию. И конечно, сельской девушке, одной, без родителей, во фронтовом городе было нелегко. Но встреча с Иноземцевым вдруг открыла ей, что и в горе можно быть счастливой. И Нюра оказалась жадной до счастья.

Запыхавшаяся, сияющая внутренней радостью, она пришла как-то домой среди бела дня. Степка сидел один на крыльце, двери были заперты, потому что дождя не было, и туч тоже, только круглые облака плавали в синем небе, и воздушную тревогу можно было ожидать в любую минуту. Нюра, раскрасневшаяся и от этого очень привлекательная, остановилась возле крыльца. На ней было хорошее синее пальто с накладными карманами, из которого она уже немножко выросла, и блестящие резиновые боты. В руке она держала лиловую противогазную сумку. Степка знал, что противогаз она не носит, но сумка была полна. Словно поняв взгляд мальчишки, Нюра пододвинула сумку, расстегнула ее и вынула свернутый платок из белой шерсти. Она тряхнула им, и платок оказался большим и очень мягким.

— Хороший? — с придыханием спросила она.

— Факт, — ответил Степка. — Где взяла?

— Выменяла, — произнесла она. — На три банки американской колбасы.

Нюра прижала платок к лицу, так что были видны одни глаза, и Степке подумалось, она сейчас заплачет от радости.

Не надо было много мудрости, чтобы догадаться, каким путем к Нюре, работающей в буфете Военфлотторга, попала американская колбаса в ярких банках.

— По карточкам три банки не получишь, — сказал Степка.

И будто для того, чтобы задобрить его, Нюра опять опустила руку в противогазную сумку и вынула оттуда три бледно-розовые помадки.

— На, скушай.

Он, конечно, не отказался. Но, прожевывая, нравоучительно сказал:

— Смотри. Попадешься…

— Думаешь, я украла? На кой мне чужое? — оправдалась Нюра. — У меня остались четыре банки. Понимаешь?

— Не понимаю, — ответил Степка.

— Я тоже не понимаю, — созналась она. — Но осталось лишку. Я и домой банку прихватила.

— Вот прихватят тебя… По суровому военному времени.

— Больше не буду, — испуганно пообещала Нюра.

Но это были только слова.

4

«Гу-гу» — бормотала бетономешалка. Парень в измызганном незастегнутом бушлате, опершись бедром на лопату, с любопытством смотрел на пристань, где без всякого строя, группами по нескольку человек стоял отряд. Все были с оружием, вещевыми мешками, противогазами и малыми саперными лопатами. И у Любаши на ремне висела, одетая в чехол, маленькая лопатка с крепкой деревянной ручкой. И карабин прижимался к спине новый, с блестящей ложей. Два кожаных патронташа темнели на поясе. Они показались Степке очень невместительными. Он спросил:

— Это и все патроны? Так мало?

— Нет. Есть еще в вещевом мешке.

— А в инструкции что сказано: ни в коем случае не клади патроны в вещевой мешок, а носи их на поясе в специально сшитой сумке.

— Все будет по инструкции, Степан, — успокоила она. — Мы же не сразу туда. Нас еще учить будут.

Майор, который тогда приходил к больной радистке, шел к пристани со стороны складов. Любаша озабоченно посмотрела на дорогу. Сказала:

— Мать, верно, не успеет.

— Она обещала. Она обещала через пятнадцать минут. Вот только кончится обед…

— Когда вернется тетя Ляля, ты извинись перед ней за меня. Я взяла без разрешения у нее книгу. Хорошо?

— Хорошо, — сказал Степка.

— Постарайся не обижать мать. Она поседела за эту осень. И постарела… Вот отгонят немцев, а это случится скоро, переходите в наш дом, ремонтируйте его. Люди будут возвращаться в город, и тетя Ляля вернется. И надо будет иметь свою крышу над головой. Обязательно. Понял меня?

Степка кивнул.

От слов сестры ему сделалось грустно, и было такое предчувствие, что они расстаются навсегда. Глаза у него набухли слезами. Он отвернулся и в это время увидел мать. Она бежала по улице между развалин, прижимала к груди газетный сверток, и волосы ее были растрепаны.

Майор крикнул:

— Стано-о-вись!..

Но оживления или замешательства среди десантников эта команда не вызвала. Люди неторопливо стали расходиться. И Степка понял, что Любаша успеет обнять мать и сказать ей два-три слова.

Первое, что сделала мать, — сунула Любаше сверток. Потом схватила ее за голову, стала целовать и плакать. А Любаша пыталась успокоить мать, твердила тихо и, конечно, взволнованно:

— Мамочка, мама… Не надо. Все будет хорошо. Хорошо! Вот увидишь, мамочка…

И тоже заплакала.

Подбежала радистка Галя.

— Вы вместе, девочки?

— Вместе, вместе… — успокоила Галя. — Только я сейчас с рацией на катере.

— Отряд, равняйсь!

Больше Любаша не могла стоять с ними, поспешила в строй.

— Галя, она при деле… А наша, — вздыхала мать, вытирая слезы. — Наша под самые первые пули…