Линия фронта

С того дня, как пришел ворог, местечко вело как бы двойную жизнь. На улицах, можно сказать, изображался «новый порядок», а вот в хатах… В хатах было по-всякому. В одних ни днем ни ночью не отворялись наглухо закрытые ставни, только дым из труб на рассвете и выдавал, что теплятся там еще души живые. В других же чуть не круглые сутки раздавались пьяные голоса, пиликали хромки или шуршали заигранные граммофонные пластинки.

В доме Хмурого поселилась кладбищенская тишина. У кузнеца и прежде в свободные от запоев дни не шумно было. Теперь же он вовсе замкнулся: к нему никто и он никуда. Повадился было по ночам в свой огород хаживать. Сядет и курит, слушает ночную глушину. И дослушался, уловил за соседним забором, у деда Захара, женский голос. Догадался — Ольга из армии прибилась к дому. Потом от жинки прослышал: больная, прячется.

И вот нежданно явился к кузнецу старый друг Рымарь. Бывший председатель перекинул ногу через порожек со словами:

— Вот ей-богу, убил бы я его!

— Кого?

— Нечипора! Сам же и пригрел, клятого…

— Горячка ты… Затем и пришел?

Рымарь понимал, что ему не следовало мозолить глаза полицаям, но после встречи с бывшим кучером, а ныне старостой, не мог усидеть дома — ему требовался доверенный собеседник.

Кузнец, темный как туча, не был расположен к разговору. Однако появление друга молодости развязало ему язык.

— Не сцапали тебя, хромого дурня? — бухнул, словно молотом. — Прошлую ночь твой крестный палил еврея. С-собака!

— Знаю… Хоть обрез бери! Куражится дерьмо, а управы нет — вся сила на фронтах.

— И Вадимку видели.

— Тоже висельник. Ворон!

Хозяйка внесла самовар, поставила на конфорку чайник. Однако Хмурый не стал дожидаться, пододвинул под кран чашку, налил кипятку и закрасил бледной, спитой заваркой. Гость же от чая вовсе отказался, одной рукой свернул цигарку. Пуская кольца, сказал:

— На хуторе пленных собрали.

— Откуда слух?

— Еду носили бабы. Там, брат, и раненые… Страх!

— Не стреляют их? — удивился кузнец.

— Номера присобачили! К Гитлеру повезут.

В Спысовом дворе брехнула собака, и мужчины примолкли. Гость вытянул ноющую, в давности простреленную ногу. Какая-то тревожная тишина разостлалась по комнате, слышно было, как капает на поднос из самовара. Хмурый повертел кран, обронил:

— Обоз немецкий грабанули.

— Ага, слышал. — Рымарь вновь двинул ногой, выискивая для нее удобное положение.

— Из лесу наскочили, охрану ухлопали — и тягу!

— Наших бы сволочей пощупать. Вадьку с батькой да этого бандюгу.

— Голосую. А касаемо Нечипора, ты поостынь, понимать надо…

Рымарь долго глядел на черно-угольную прошлом, а теперь будто осыпанную золой голову кузнеца, высчитывал, давно ль тому за шестой десяток перевалило. Без прежней уверенности сказал:

— Что понимать? Продался Нечипор…

— Не… В Вишенках взяли кого? Только Митьку-уголовника. Рассуждай…

По этому Митьке давно тюрьма плакала. Впрочем, он и сидел уже дважды за кражи. Но с началом войны получил где-то в прифронтовой местности амнистию и выплыл в селе. После прихода фашистов некоторое время таился. Осваивался. А потом взялся за старое, повадился в чужие погреба, обнаглев, стал лазить в сараи, даже в дома и тянуть, что попадало под руку. В конце концов Митька уволок телка, «собранного» селянами для сдачи оккупантам. Бывшая его владелица, одинокая бабка Федосья, отдавшая бычка по негласному уговору, случайно признала пропажу на базаре и подняла крик. Ворюгу схватили.

В тот же день Вадим бахвалился дома:

— Мы наведем порядок…

— Дурачье! — бесцеремонно оборвал его отец, по давней привычке отпуская из кладовки жене Маришке дневную порцию продуктов. — Митька нужон будет…

— На кой он ляд, мелкий жулик?

— Чтоб руки не марать! — Лавочник блеснул золотым зубом и завернул в тряпку початый окорок.

— Вы, тату, посмотрели б, что там было… Ему чуть голову не скрутили.

— Ведомо… Не берись воровать, коли не умеешь концов прятать!

— Шутник вы.

— Сучки-собачки… Было б отпустить его, потом бы подобрали: за битого двух небитых дают. Лавка справная?

— В ажуре. Соль кончается, — озабоченно добавил Вадим. Он все больше вникал в отцовские заботы по торговой части; ездил за товаром, налаживал связи, доставал конфискованное, годное для продажи барахло, не брезговал и краденым. Заходившие в лавчонку покупатели только качали головами: «Дождались… Возвернулись порядки, слава богу…»

— А обоз тю-тю… — сказал Вадим. — Шалят…

Слух о том, что какие-то люди неподалеку от местечка разнесли немецкий обоз, подтвердился и загулял по дворам. Люди дополняли его деталями, гадали-судили, кто бы из знакомых мог участвовать в этой смелой вылазке. Кругом заговорили о партизанах. Староста со своими подручными относил разгром обоза на счет все еще проходивших с боями частей Красной Армии.

А ночью кто-то стрелял в Журбу. Полицай-бандит отделался на первый раз испугом, но все его гнездо заворошилось, опять усилились аресты, начали хватать стариков и даже женщин. Наведались и к Рымарю, но бывшего председателя не нашли, он исчез.