Линия фронта

Дома неожиданно оказалась Ольга. Неожиданно потому, что по заведенному порядку она в свободные от дежурства дни с утра до вечера пропадала в институтской библиотеке или в клинике. Дома ее обязательно что-нибудь отвлекало, занятия комкались: приходил Женя, уходил Женя, нужно начистить картошки, нужно еще и еще что-нибудь.

Хоть и тяжело было Ольге, она упрямо добивалась своего. Все ее помыслы делились между работой, учебой и заботами о Жене. Испытав на себе, чего стоит работать и учиться, особенно если упущены молодые годы, Ольга хотела видеть сына студентом сразу после десятого класса. Она поддерживала его технические увлечения, нередко заводила разговоры о его будущем. И, как ни странно, тревожные заботы о Жене давали ей душевный покой. В мыслях о сыне, в общении с ним она успокаивалась и отдыхала. Или так только казалось? Во всяком случае, она видела, каким открытым и честным мальчиком он рос, и в этом находила новые силы для завтрашнего дня. Заботы о Жене отвлекали ее от тяготивших мыслей о Владимире. Теперь Жени не было, а Владимир не распространялся о делах своих.

Не ночевал он дома частенько, особенно во время Ольгиных дежурств.

Давно уже не ездил Владимир на ложную охоту и не брал с собой ружье для маскировки; прошли те времена, когда он тяготился душевной раздвоенностью и подыскивал оправдания своей неправедной жизни. Вместо охоты наведывался он к Груне, которая продала свою хатенку и тоже перебралась из местечка в Киев и с помощью подружки пристроилась домработницей к бывшему певцу Зырянскому. Безголосый, но еще крепкий отставной бас, смеясь, называл ее завхозом и даже позволял себе благосклонно потрепать чернявенького завхоза за подбородок. Взаимоотношения Владимира с Груней после размолвки легко наладились: Груня отступилась от неразумного требования — или Ольга, или она — и все вошло в старое, привычное русло…

Владимир кивнул жене и с порога начал:

— Угадай, кого я видел?

— Не знаю.

— Юрия! Такой же… умник.

В комнате был беспорядок, на кровати громоздились белье, свертки и узлы. По привычке Владимир завел было какую-то историю в оправдание беспутной ночи, но понял несуразность своих речей и примолк.

Ольга объявила:

— Повестку принесли.

— Вторую?

— Мне…

Владимир тронул щепоткой свой нос, спросил:

— Письмо было? От Женьки?

Ольга бросила в распахнутый чемоданишко какую-то тряпку, села на стул и зарыдала.

— Что… с Женькой?! — вскрикнул Владимир. Он стоял возле Ольги, пробовал что-то говорить, но утешения не получалось.

— Похоронная у соседей… — сквозь слезы пояснила Ольга. — Бабушка их как помешанная…

Владимир ощутил прилипшую к спине тенниску и рассеянно повел глазами по комнате. Вчера еще собирался он поправить на окне светомаскировку, но теперь решил — ни к чему, раз они с Ольгой уйдут на фронт.

Он снял с этажерки карточку Евгения — в гимнастерке, с двумя угольниками в петлицах — и сунул в карман.

Такая же карточка попалась на глаза Юрию Петровичу, она валялась на рояле.

— Так что же пишет казачок? — поинтересовался он.

— Ничего особенного. — Муся сморщила носик, она вовсе не думала в эти минуты о Жене, она собиралась на свидание с Костиком. Душа ее раздваивалась. После того как Константин в критический момент отвернулся от нее, она вообще разуверилась в мужчинах, ей казалось тогда, что все полетело в тартарары. Но сейчас, к своему удивлению, она не питала к Костику недобрых чувств. Больше того, ее опять влекло к нему.

Муся неловко подкрашивала губы, косясь на мать.

— Пробуешь? — не выдержала Галина Тарасовна. Муся зарделась, и Галина Тарасовна как бы невзначай добавила: — Зырянский о тебе справлялся, привет передал…

— Этот старый козел! — презрительно скривила губы Муся и поморщилась: усатый, с выступившей пролысиной друг семьи раздражал ее. В былое время он пел, потом остался администратором в театре; с год назад Зырянский овдовел и с той поры назойливо ухаживал за Мусей.

— Пора подумать о жизни, девочка моя…

— Я не старуха! — Настроение у Муси окончательно испортилось, из головы не шли намеки матери. Этот противный Зырянский с усами… А еще совсем недавно все было в ее жизни так просто и ясно: школа — консерватория — сцена… И вот тебе — война, подкатил фронт, и где-то на фронте гибнут люди, где-то там Евгений, и завтра будет Костик… зачем? Все сплелось в какой-то сумасшедший узел… «Ах, мама, ну какое теперь замужество…» — подумала она.

До встречи с Костиком у нее оставалось время, и она решила побродить по городу. На углу, возле аптеки, ее внимание задержалось на афишной тумбе. Рекламы были недельной давности, довоенные. По ним налепили свежий плакат: «Наше дело правое. Победа будет за нами!»

Предвечерний город вызывал тревогу. Люди куда-то спешили, бежали женщины с сумками, озабоченно вышагивал по тротуару командирский патруль. На вооруженных военных оглядывались. Даже здания, казалось, провожали их строгими взорами затемненных окон. Она привычно хотела подпрыгнуть и сорвать ветку с дерева, рассчитала шаг, но вдруг застеснялась и дальше пошла с таким видом, будто ее застали на чем-то нехорошем.