Лимонов

Большинство моих знакомых, вслед за Аленом Финкелькро[39], поддержало стремление хорватов к независимости, а вместе с ним – и право народов на самоопределение. В ту пору аргумент казался железобетонным: если хочешь уйти – уходи. Никакой народ не должен оставаться в подчинении другого. Однако нашлись люди, которым было что возразить. Прежде всего, если следовать этой логике, в таком праве нельзя отказывать никому, в том числе Корсике, баскам, фламандцам, итальянской Лиге Севера – и конца этому не будет. Далее. Франция исторически считается другом Сербии, которая сопротивлялась фашистской Германии, в то время как хорваты не только были настроены пронацистски, но и нацистами оказались весьма рьяными и кровожадными. Те, кто приводил этот аргумент, охотно вспоминали памятную сцену из романа «Капут», где Малапарте, явившись с визитом к хорватскому лидеру Анте Павеличу, видит корзину, где лежат кусочки чего-то серого и скользкого, и спрашивает: не есть ли это знаменитые далматинские устрицы? И слышит в ответ: нет, это глаза сербов, двадцать килограммов, их привезли в подарок своим вождям бравые усташи – так называли хорватских партизан. Бойцов с сербской стороны звали четниками .

И наконец, последний довод, казавшийся мне самым убедительным: если согласиться с тем, что стремление хорватов к независимости вполне законно, то судьба сербов, давно живущих на их территории, представляется весьма незавидной. Составляя большинство населения Югославии, сербы окажутся меньшинством в Хорватии. И их беспокойство можно понять: первыми шагами хорватской демократии, возглавляемой Франьо Туджманом, были ликвидация в общественных местах надписей и вывесок на кириллице, вытеснение сербов со всех постов в органах управления и замена краснозвездного флага Югославской федерации на учрежденный еще в 1941 году немцами флаг Независимого государства Хорватия – с гербом в виде красно-белой шахматной доски. У переживших Вторую мировую войну этот рисунок вызывал примерно те же ассоциации, что и фашистская свастика. Я говорю это для того, чтобы напомнить, что в первые месяцы событий в Югославии, несмотря на мощную пропаганду, деление воюющих сторон на хороших и плохих парней было вовсе не очевидным, и мысль о том, что сербов в Хорватии может постигнуть участь евреев в Германии, не казалась такой уж бредовой. Ситуация начала проясняться лишь к моменту демонстративного разрушения Вуковара, и именно тут наши пути с Лимоновым пересекаются вновь.

В ноябре 1991 года его приглашают в Белград по случаю выхода в свет одной из его книг, и когда он, окруженный пуб ликой, раздает автографы, к нему подходит человек в военной форме и спрашивает: что ему известно о сербской республике Славония? В сущности, почти ничего. Ему объясняют, что речь идет о населенном сербами анклаве на восточной оконечности Хорватии. Тамошние сербы, не желая следовать за хорватами во взятом ими курсе на отделение, решили требовать собственного отделения, но поскольку хорваты категорически против, то дело может кончиться войной, а ключевая позиция этой войны – Вуковар – только что пал: так не хочет ли он съездить туда, посмотреть?

У Эдуарда другие планы: то, что происходит в его собственной стране, интересует его гораздо больше, чем политические дрязги балканских крестьян, однако ему приходит в голову, что в свои без малого пятьдесят он ни разу не был на войне, а иметь такой опыт каждый мужчина просто обязан. И он соглашается. Ночью от возбуждения не может заснуть, а на рассвете за ним в гостиницу приезжают два офицера. Они выезжают на шоссе, ведущее из столицы Сербии Белграда в столицу Хорватии Загреб. С началом военных действий туристы по этой дороге больше не ездят, зато на ней, как грибы, повырастали в огромном количестве блокпосты и шлагбаумы. Пока одни солдаты проверяют у путешественников документы, другие держат их на мушке, а когда выясняется, что Эдуард русский и, следовательно, настроен просербски, но паспорт у него французский, и, значит, он католик и симпатизирует хорватам, недоверие возрастает. Устранить его удается с помощью пары забористых эпитетов в адрес Туджмана и министра иностранных дел Германии Геншера, призывавшего своих европейских коллег поддержать независимость Хорватии, за что Белград окрестил его идеологом Четвертого рейха. Стороны сходятся на том, что первого хорошо бы повесить на кишках второго, подкрепляют свое пожелание добрым глотком вина, и путешественники снова пускаются в путь.