Лилии полевые. Царь из дома Давида. Три года в Священном городе

Это очень небогатый и скромный дом, о чем рабби Амос предупреждал меня. Но у них так уютно, опрятно и мило и нас встретили так радушно, что все они пришлись мне по сердцу. Навстречу нам вышла молодая девушка, Мария, лет двадцати двух, с миловидным и приветливым лицом. Когда рабби Амос назвал мое имя, она подошла ко мне, почтительно и ласково поцеловала меня. Я почувствовала в ней добрую сестру и готова была полюбить и всех ее близких. Затем вышел молодой человек лет тридцати, с благородной осанкой и лицом человека образованного и доброго. Он был бледен и имел задумчивый вид, но в его черных, прекрасных глазах светилось так много искренней приветливости, когда он, здороваясь, протянул мне свою руку! О нем я уже много писала тебе, батюшка, и теперь больше пока ничего не могу прибавить. Это Лазарь, помнишь? И он оказался сыном твоего друга.

Марфа, старшая сестра, более церемонно встретила меня на пороге дома, извиняясь за скромность жилища, в котором принимает «богатую наследницу из Александрии», как она назвала меня! Но, не обратив на это внимания, я поцеловала ее так ласково, что она перестала стесняться.

Я удивлялась этой семье: так необыкновенно милы все здесь, и каждый привлекателен по-своему; я нашла здесь двух настоящих сестер и брата!

Марфа сейчас же принялась готовить нам угощение и скоро подала нам простой, но очень аппетитный и обильный завтрак, хоть мы и настаивали, что вовсе не успели еще проголодаться.

Мария и Лазарь много расспрашивали меня об Александрии. Их особенно интересовало, видела ли я могилы их предков. И, когда я рассказала им, что по просьбе отца нарвала свежих цветов, которые росли близ этих могил, они выразили мне такую благодарность, что тронули меня до слез.

Я не сумею описать тебе, как прелестна Мария! Ее красота не столько в правильности черт, как в выражении такой душевности, что передать это словами невозможно. Цвет ее глаз – очень редкий у нашего народа: они нежно-голубые, но более густого, небесного оттенка, чем бывают у северян. Ее глаза такого цвета, как небо Иудеи, но в то же время они так лучисты и пламенны, как и черные глаза еврейских девушек. Ее золотисто-каштановые волосы свернуты массивным узлом низко на затылке; у нее такой ясный и доверчивый вид и такое выразительное лицо, что она, кажется, не способна ничего утаить: так легко читаются все мысли и чувства в ее глазах. И при этом у нее какой-то мечтательный и задумчивый вид, который и трогает, и очаровывает. Марфа – совсем в другом роде: ее красота не такая нежная, но более яркая. Марфа и ростом выше, и величественнее в своих движениях. Ее черные, умные глаза похожи на глаза ее брата Лазаря. У нее высокий, женственный голос и внушающий доверие вид. На ней одной лежит, кажется, все домашнее хозяйство. Мария безмятежно предоставляет ей все эти заботы, предпочитая беседовать с гостями. Она расспрашивала меня о Египте, где наши праотцы были так долго в плену, что и теперь еще иудейская молодежь представляет себе его каким-то ужасным местом. Мария спрашивала, не страшно ли мне было жить там, и видела ли я гробницы фараонов, и сооружены ли пирамиды трудами наших отцов или они существовали раньше потопа и выдержали его, как несокрушимые скалы.

Лазарь, как хозяин, занимал рабби Амоса, который расспрашивал его с большим интересом об Иорданском пророке.

После завтрака Марфа показала мне две вышитые ею полосы для завесы в храме. Обе сестры зарабатывали своими рукоделиями, а Лазарь – копиями псалмов для священников. Он показал мне свой рабочий стол и множество пергаментных свертков, исписанных его красивым, четким почерком. Показал также сверток только что оконченной им копии пророчеств Исаии, над которою он трудился сто семь дней. Она была написана с удивительным искусством и изяществом. Одна недоконченная копия была отложена в сторону и предназначена к сожжению, потому что Лазарь сделал ошибку в очертании одной буквы; ибо за одну лишнюю иоту111 рукопись присуждалась священниками к сожжению – так строго они соблюдают, чтобы допускались к употреблению только самые точные копии священных книг.

А Мария показала мне прекрасно вышитую скамеечку для ног, исполненную ею по заказу для жены Пилата, когда она вернулась из Кесарии112.

– Я не возьму за нее платы, – сказала Мария. – Хочу подарить ей эту работу за ее внимание к нам. Когда она и прокуратор Пилат, господин ее, прибыли в этом году из Кесарии на праздник Пасхи в Иерусалим, она присылала своего домашнего лекаря к нашему Лазарю, который плохо чувствовал себя, потому что слишком заработался. Она знает нас только по нашим работам, которые видела в храме и спрашивала, кто так хорошо вышивает священные одежды и украшения.

Я увидела на столе роскошно вышитый шелками по бархату футляр для свертка; на нем были вышиты две буквы – I. N., рисунок их выведен в виде грациозных изгибов оливковых ветвей. Я спросила:

– Не для первосвященника ли предназначается эта изящная вещь?

– Нет, – сказала Марфа, прежде чем Мария успела ответить. – Это для Друга – Лазаря и нашего.

– Как Его имя?

– Иисус Назарянин.