Чтобы работать дальше, я нашел у вокзала бомжа-татарина. Приодел его немного, привел в порядок и купил для него готовую фирму, заплатив за срочность переоформления шестьдесят тысяч рублей. Снял для него торговую точку в магазине, которая явно не окупится, и купил подержанную «Газель», заплатив четыреста двадцать тысяч рублей. А сам – нанялся к нему шофером-экспедитором, рассчитав все точно. На этот рынок нет хода русским, но это только кажется. На самом деле ход есть – русским рабам. Любые ублюдки тут – охрана у ворот, контролеры, торговцы – покровительственно улыбаются, видя, как замурзанный русский, повинуясь покрикиванию хозяина, шустрит, закидывая в кузов фрукты и зелень. Им это по душе. Для их маленьких и убогих душонок нет ничего приятнее, чем видеть униженным и покорным того, кто вел их к свету знаний, кто прокладывал в их пустынях железные дороги, лечил их самих от вшей и туберкулеза, строил дома, помогал развивать их письменность и культуру – ведь у многих до нашего прихода даже письменности не было. Такова нынче человеческая благодарность. Они отъелись, подлечились – и теперь приехали «покорять Москву».
Но мне не нужна их благодарность – ни в каком виде. Мне от нее ни холодно ни жарко.
Мирзаева я, скорее всего, уберу, допросив перед этим. И сделаю это не потому, что лично он в чем-то виноват. А в назидание другим. Каждый из этих… имеет право жить на нашей земле, пользоваться такими же правами, как и мы, зарабатывать деньги на нас… но должна быть грань, за которую заходить нельзя. Я понимаю, что он вряд ли бы стал финансировать джамаатовских, будь у него такой выбор: он не верит в Аллаха и слишком жаден, чтобы просто так, от чистого сердца давать деньги бандитам. Но когда к нему пришли лично или прислали флешку с предложением поделиться доходами с уммой – он не пошел в полицию, он не пошел в ФСБ, он стал делать то, что ему приказали: начал отстегивать. Одна причина на поверхности: милиция не убьет, даже если и вскроется, а вот джихадисты – убьют, если откажется платить. Но есть и еще одна причина, которую он может и сам не понимать. Он живет здесь, на нашей земле, в построенном нашими руками городе, но те лесные жители – джамаатовские, грязные, бородатые, страшные и фанатичные – ближе и понятнее для него, чем мы, русские, чем те, кто каждый день что-то у него покупает. И в глубине души он желает, чтобы эти джамаатовские пришли в Москву и сделали ее такой же простой и понятной, как родное село, чтобы можно было устанавливать свои правила, а не жить по установленным нами. Так что его смерть будет иметь двойной смысл. Те, кто платит – а они все знают, кто кому и сколько платит, – убедятся в том, что и русские убивают, что они не менее опасны, чем джамаатовские, и поэтому, платя джамаатовским, ты не купишь себе спокойствие и жизнь. А он сам перед смертью поймет, что здесь никогда не будет так, как хочет он, никогда не будет жизни, удобной для него, никогда и ни за что на свете, и ему придется делать выбор: одно из трех. Либо приспосабливаться, либо уезжать, либо умирать. И остальные – с его смертью – тоже поймут.
На маскировку я потратил немало, но был уверен, что она мне еще пригодится, и не раз. Дешевле всего мне обошелся бомж – я давал ему по пятьсот рублей в день, кормил пельменями и разрешал брать фрукты, которыми мы торговали. Этакое бомжачье счастье на старости лет. Жаль мне этих бедолаг…
Сегодня был второй день, как мы закупались. Я приказал бомжу подольше задерживаться у машин, покупать минимальными партиями, долго выбирать… мне надо было осмотреться. Я должен был понять, как здесь дальше действовать – в этой клоаке, которая никогда не спит. Как вдруг события понеслись вскачь и самым непредсказуемым для меня образом.
Я услышал шум, повернулся и увидел, как около машины, совсем недалеко от нас, в трех фурах, началась драка. Дело, в общем, обычное – но не здесь, здесь все-таки должен был быть порядок. В любом серьезном, приносящем доход месте должен поддерживаться порядок, местная охрана требовательнее любой милиции. Но драка могла быть затеяна для того, чтобы отвлечь мое внимание – и потому я бросил коробку с салатом в кузов, встал так, чтобы за спиной была стенка фургона, и слегка коснулся пальцами кармана – там ждет своей минуты «Глок-17», чистый.
Одного парня они затерли и свалили, но один вырвался из сутолоки и бросился бежать. Через мутное стекло кабины я заметил бегущих охранников… парень явно не въехал, что они будут не на его стороне. В последнюю секунду он, видимо, дотумкал, рванулся в сторону, как раз на меня – но не успел. Толстый, мордатый узбек поставил ему подножку – и он свалился, аккурат ударившись головой о бампер нашей «Газели». Узбек, подскочив, с силой пнул его, и тут же подскочила охрана. Один охранник ткнул парня разрядником – и он отключился.