Лихорадка в крови

Виллему не могла заставить себя встретиться с ним глазами. Она смотрела на их сцепленные руки, но лишь, как в тумане, видела свой рукав с тонким узором кружева, которое мать плела по вечерам. Нарядное платье… Сшитое для поездки в Данию. Теперь оно было все в пятнах, голубой цвет сделался серым, подол порвался и висел бахромой.

Виллему казалась самой себе не менее потрепанной, чем этот подол.

К ним подошел хмельной шведский солдат.

— Эй, приятель, — он хлопнул Доминика по плечу, — не пересядешь ли ты к своей девушке, чтобы я мог примоститься тут с кружкой? Стоя, чертовски трудно удерживать равновесие.

Это было заметно. Солдат явно уже крепко хлебнул пива, ноги едва держали его. Доминик уступил, и Виллему потеснилась, давая ему место рядом с собой.

— О Господи, прошу прощения, сударь! — испуганно проговорил солдат, когда Доминик сел. — Я сразу и не углядел.

Он хотел встать, однако Доминик усадил его обратно.

— Не волнуйся, все в порядке. Вообще-то я не обычный офицер, а королевский курьер. Но уже давно не имею сведений о том, что творится на войне. Тебе что-нибудь известно?

Солдат все еще робел перед Домиником, хотя постепенно освоился.

— Я сам толком не знаю. Прибыл сюда из Хальмстада. Говорят, датчане захватили Хельсингборг и, кажется, Мальме, но это лишь слухи. Неприятель тоже движется на север.

Случайно ли рука Доминика легла на ее колено?

Только ли из-за тесноты? Его ладонь жгла Виллему сквозь тонкую ткань платья. Платье, нижняя рубашка и башмаки — больше Виллему ничего не успела надеть, когда бежала из дома, где вольные стрелки убили Йенса.

— Что сейчас в Хальмстаде? — спросил Доминик.

— Неразбериха. Народ волнуется, многие из страха перед датчанами покинули город. Говорят, с севера движется норвежская армия, но сушей или морем, этого я не знаю. Как бы то ни было, я видел в гавани норвежское судно. Шхуну, которая пришла из Дании.

Доминик и Виллему испуганно переглянулись. Его рука словно ненароком скользнула вверх по ее бедру.

— Норвежская шхуна? Из Дании? Зачем она шведам? Когда она пришла в Хальмстад?

— Не знаю. Скорее всего, недавно.

Не так много шхун ходило между этими двумя странами, во всяком случае, в военное время.

— А Хальмстад далеко отсюда? — спросила вдруг Виллему.

— За один день управитесь, — ответил солдат. — Вы туда путь держите?

— Мне нужно вернуться в армию, — сказал Доминик.

— После небольшого приключения? — улыбнулся солдат.

— Ты все неправильно понял! — прервал его Доминик. — Нас преследовали вольные стрелки.

— И вам удалось спастись? Считайте, что повезло!

На середину зала, с кружками в руках, вышли в обнимку двое пьяных. Им хотелось петь. Посетители отпрянули, стали жаться по стенам, в помещении сделалось еще теснее. За спинами Виллему с Домиником ничего не было видно, но их это не смущало. Солдат отвернулся и смотрел в зал.

Песня была по-солдатски грубая, и словами, и манерой исполнения. Мелодия вообще отсутствовала. Доминик обнял Виллему и прижал ее к себе.

В их уголке было совсем темно. Доминик откинул волосы со лба Виллему, погладил ее по щеке, потом приподнял за подбородок ее лицо, приблизил его к своему.

Виллему почувствовала, как дрожат его губы еще прежде, чем они прикоснулись к ее губам. «Господи, помоги, — молилась она про себя. — Не дай моему сердцу разорваться от счастья! Неужели это правда?» Его губы нежно, словно крылья бабочки, прижались к ее. Виллему не смела пошевелиться, не смела дышать. Это было чудесно!

«Поцелуй меня по-настоящему!» — мысленно потребовала она.

Доминик доказал ей, что умеет читать мысли на расстоянии. Виллему почувствовала его улыбку — значит, понял.

Он крепко обхватил ее за плечи, точно укутывая любовью и покоем, и поцеловал так, как ей и хотелось, — долго, горячо, страстно.

«Сейчас я умру», подумала Виллему и вздохнула, охваченная восторгом. Непременно! Такое счастье нельзя вынести.

Но Виллему вынесла. И Доминик отметил это про себя. Ее протяжный восторженный стон поведал ему, как она отнеслась к его поцелую. Ее пальцы играли с его длинными волосами, ноги беспокойно ерзали… Он понял, что зажег в ней чувства, которые не следовало выпускать наружу. Как он после этого сумеет устоять перед ней? Оттолкнуть ее? Доминик был очарован, околдован, пленен ею. Он сам же разрушил хлипкую стену, отделявшую их друг от друга. Смогут ли они когда-нибудь вновь возвести ее?

— Что нам делать, Виллему? — прошептал он ей на ухо.

— Не знаю. — Она не отнимала губ от его шеи.

— Ты должна знать. Ведь на карту поставлена твоя жизнь! Идем, мы поскачем в Хальмстад! В седле наши чувства успокоятся.

«Боюсь, что ты ошибаешься», — улыбнулась про себя Виллему, но беспрекословно двинулась следом. Доминик шел, расчищая им дорогу; он сгорал от страсти, по всему телу разлилась тяжесть, кровь его бешено стучала. Виллему с опущенной головой следовала за ним.

Когда Доминик помогал ей сесть в седло, у него дрожали руки.

— Мы словно бежим от самих себя, — нетвердым голосом проговорил он. — Я больше не могу сопротивляться, Виллему!

— Мы едем в Хальмстад? — Она прекрасно владела собой.