Лихолетье

Почему не больно? Нахлынуло волной, скрючило, и отпустило. Такое перед смертью бывает — сам видел. Нет, совсем хорошо стало — ничего не болит, как обычно, лишь слегка грудь давит, да в висках пульсирует. Видимо обезболивающими препаратами накачали, но не морфием — наркота мозг всегда притупляет, а сейчас ясность в мыслях полная. Одно ясно — я в госпитале, в реанимации или одноместной палате — раз тишина вокруг гробовая царствует, нехорошая тишина, что тут скажешь, и никаких голосов не слышу. Странно — а чего это у них двери скрипят и лязгают?

Он отчетливо услышал именно скрип железной двери, и звук, весьма похожий на лязг запора. Удивился не на шутку — больница ведь не карцер, чтобы двери столь серьезно укреплять. И решил посмотреть на свое нынешнее обиталище, надоело с закрытыми глазами лежать — по привычке больше — слезились. Все же старческий возраст, года уже отнюдь не молодые, хвори одолевают — короче, укатали «сивку» крутые горки.

— Не понял, это где я? В тюряге, что ли⁈

Голос стал каркающим как у ворона, и странным, чужим что ли. Но было отчего просипеть, не веря сейчас собственным глазам. Он находился отнюдь не в госпитале или больнице, а в самой натуральной одиночной камере с высоким сводом — под потолком явно окошко, прикрытое кованой решеткой. И это не причуда архитектора, принявшего хорошую дозу «горячительного». По генеральному плану возведено это строение, причем не советских времен — царских, не иначе. Бывал не раз в таких — сразу возникает иное ощущение, чувство вечности и старины, может быть. Это скорее прочувствуешь, словами трудно выразить — словно к чему-то знакомому прикоснулся. Ведь в СССР много памятников от царских времен осталось — и тюремные замки сохранялись в первую очередь еще с революции. Потому что строения эти всегда функциональны и опустевшими никогда не были — использовались строго по назначению. И чаще всего в качестве следственных изоляторов — что знаменитые петербургские «Кресты», что любая другая царская тюрьма, всегда строились чуть ли не в центре городов, а потому размещать в них СИЗО было рациональным делом.

А вот колонии, да те же знаменитые каторжные «централы» при «старом режиме», лучше держать от больших городов подальше. Так же как и воинские части — и на то есть весомые причины.

— Блин, сходил за хлебушком⁈ За что меня сюда упрятали⁈ Это никак не больница! Да и нет такого здания в Донецке…

Потрясение было настолько велико, что он сам себе стал задавать вслух вопросы, чего никогда по жизни не случалось. А еще подмывало желание пройтись и произнести какую-нибудь зажигательную речь, громко, и при этом обличающим жестом выставив руку. Это чувство, да еще в сочетании со жгучим желанием публичного выступления, было настолько необычно, что старик даже оторопел — такого за собой он никогда не ожидал. И с немалым трудом успокоился, чувствуя, как часто забилось в груди сердце. Тут и до инфаркта недалеко, такое потрясение пережить трудно.

— Офигеть! Это что такое происходит⁈

Он приподнялся — какая на фиг больница!

Лежал на откидной шконке, прикрепленной цепями из толстых железных звеньев к стене. И тюфячок под ним был казенный — слишком тонкий, грязный, засаленный — видимо, ладони часто об него вытирали несчастные узники. «Тощая» подушка в изголовье, ворсистое одеяло, явно армейского образца, казенное — но заношенное, липкое наощупь, мерзопакостное, и с дырками. Железные стол и стул, кое-где на них проступили пятна ржавчины — вот и вся мебель, абсолютно неподходящая для медицинского учреждения, но весьма подходящая для тех мест, которые в народе считаются «не столь отдаленными». И с этой точки зрения ситуация находит правильное объяснение — от тюрьмы и от сумы никогда не зарекайся. Та самая вековая мудрость, истинность которой ему сейчас предстоит и проверить.

Старик закряхтел, но больше по привычке, чем по необходимости — отдышки совершенно не чувствовал, чему несказанно удивился. Огляделся еще раз — шконка, табурет и стол — вот и все, что влезло в каменный «пенал» три на два метра. С торца под высоченным потолком зарешеченное окошко, и дверь, железная, «крепостная», с прикрытым заслонкой окошком, которое у всех узников именовалось «скворечником». Такую изнутри никак не откроешь, дверной ручки нет, а проломить железный лист мероприятие из разряда совершенно невыполнимых.

— «Одиночка» или карцер⁈ Похоже на первое — тюфячок есть, при строгом режиме на «голых» досках спят. И за что меня в нее упекли?