Лихие лета Ойкумены

Сначала загрустила: похоже, что Заверган умышленно повез ее по рубежам своей земли, чтобы собрать со стойбищан больше, чем может дать обычная свадьба, подарков, дальше начала и удивляться: откуда стойбищане знают о ней, даже в самых закоулках? Поглядывала на хана, силилась выведать все, но хан делал вид, что не понимает немых ее поглядываний и отделывался шутками.

Это, видимо, понравилось Каломеле: она перестала грустить и удивляться, хвалу и подарки принимала, как должное. А еще она казалась ему все более благосклонной. Когда были в пути — пыталась расспрашивать: где они, далеко ли отсюда до антов и кто они — анты, становились на отдых или садились к трапезе — не полагалась на челядь, собственноручно ставила перед ханом еду, интересовалась, по нраву ли ему то, по нраву ли другое. Заверган радовался таким изменениям. Не удивлялся, что жена его быстро привыкла к верховой езде. В жилище отца своего, там, на берегах Белой реки, она не всегда сидела в стойбище и ездила в повозке, вероятно, и носилась, как все в ее возрасте, на молодой кобылице по степи, и любила даль, и гонялась за далью. Удивляло другое: достаточно просто и по-мужски стойко сносила вон, какой длительный и изнурительный путь, как-то подтянулась в пути и стала похожа на отрока-воя.

Чтобы убедиться в ее ловкости или неумелости как всадника, показал на синеющий вдали плес и повелел одному из мужей:

— Проскачи, Коврат, вдвоем с Каломелью и узнай, пригодна ли вода в том озере для питья и варки. Стойбища нет и нет, а лошадей пора напоить уже, и самим, не мешало бы, тоже устраиваться на ночь.

Он знал: жеребец у этого мужа быстрый и муж не из тех, что ездят шагом. Хотелось удостовериться, что сделает Каломель, когда Коврат пустит своего быстрохода вскачь? Пойдет следом или отстанет? А если пойдет, то как? Всем остальным велел спешиться и ждать. А пока ждали, он только и делал, что смотрел в ту сторону, куда послал гонцов.

Туда ехали вровень и, к его удивлению, легкой рысью. А оттуда точно знали, чего хочет от них хан — пустили коней вскачь. Каломель несколько отстала от Коврата, но, все же, не так сильно, чтобы сомневаться в ней и ее способностях быть подругой хана не только в палатке, но и в походах и в ратных делах.

Вздыбила вслед за Ковратом кобылицу и поспешила сказать хану:

— Вода в озере пресная. Людям, и лошадям будет чем утопить жажду — источники бьют у побережья.

— Тогда поехали.

Как только прибыли, осмотрел степное озерцо, — там, оказывается, брала начало одна из рек, которая текла к морю, — сочные травы по его берегам и хан повелел спутникам разбить стойбище.

— Дальше на запад, — объяснил он, — пойдет незаимка, что лежит между нами и тиверцами. Туда и отправимся. Дадим передышку лошадям и направимся к морю.

Путь к морскому побережью лежал неблизкий, а стойбища попадались все реже и реже. Как нарочно грянула гроза, пошел длительный с ветром дождь. Хан сначала не придал значения. Когда понял: что туча не из тех, что налетела — и нет, и велел ставить палатки, было уже поздно: ливень промочил всех, и хорошо, до костей.

Мужам это не помешало. Разложили, когда перемежилось, костер, высохли у костра, согрели себе для верности хмельное, — и хорошо уснули, а Каломель держалась только до ночи. Ночью проснулась от удушья, что подступало к горлу и не давало дышать, почувствовала жар на губах и поняла: дождливая купель не обошлась ей даром, через нее нажила огневицу.

Испугалась или только подумала, как это несвоевременно, — и сама не знает. Наверное, и то и другое посетили вместе. Потому что огневица — не какая-то безделица, а настигла она где, в безлюдной степи, там, где поблизости ни стойбищ, и даже тех из людей, которые могли бы помочь беде. Что же действительно теперь будет и как будет? Задержится возле нее хан и будет ли ждать выздоровления или привяжет к лошади на позвоночнике и поскачет искать племя, знахарей, которые могли бы помочь его жене?

Хотела было позвать его, и вспомнила: ночь сейчас, что он может сделать ночью, и воздержалась. А дыхание спирало, и ощутимо. Уже покрывало сняла с себя, нащупала тесемки, которыми туника стягивала вокруг шеи — кое-как развязала их и туника расстегнута.

«Матушка! — простонала или подумала только: — Что это такое? Я задыхаюсь… Я задохнусь до утра».

Пошевелила губами, коснулась языком неба — совсем пересохло во рту.

— Воды! — попросила и, не услышав ответа, снова повторила: — Воды!

Хана, видно, пробудил умоляющий стон, он приподнялся на локте и прислушался. Наконец протянул в темноте руку и коснулся лица Каломели.

— Что это с тобой? Ты вся горишь…

— Пить… — простонала, едва слыша уже свой голос. — Пить!

Он быстро вскочил, зажег огниво, отправился из палатки в ночь, и оттуда вернулся через недолгое время с водой. Слышала, как приподнимает ее с постели, подносит к губам студеную, будто зимняя, воду и упрашивает, и сетует на ее беду. Наконец уложил на ложе, запустил руку и проверил, хорошо ли разложено оно.

— Как тебе, что с тобой Каломелька? — склонился низко и вновь коснулся лба.