Лигр

Марина: Вообще-то у меня был короткий рассказ о принцессе и драконе, я его тебе показывала, помнишь. Я его написала еще в институте, кажется. Он был докомпьютерный, напечатанный на машинке, и не сохранился. После «Привратника» мы решили на основе рассказа написать роман… Я помню, ты написал и готовил к изданию книгу о Сергее Степановиче Дяченко, твоем отце, там была история его предков, история огромного камня, который всегда лежал под порогом дома – так, чтобы входящий обязательно ступал на него. И этот камень перетаскивали под новый порог – если дом обновлялся. Параллельно обсуждали историю предков Армана, драконов, и этот камень все не давал мне покоя. Так две семейные истории переплелись.

Сергей: Хронология хронологией, но вот ассоциативный ряд с этим романом у меня связан с морем, в том числе с моим любимым Коктебелем. Там ведь знаменитый Дом писателей СССР, я еще застал таблички на газонах: «Тихо, работают писатели». Но Коктебель я полюбил еще до членства в Союзе писателей – ведь там Кара-Даг, застывший массив потухшего вулкана. Это скалы, неприступные бухты, крики чаек и водопады. Самое прозрачное море в Крыму, самые красивые его подводные места. Во времена СССР летом, в Сердоликовой бухте, располагалась «Республика дармоедов» – свободное сборище свободных людей, с весельем, кострами, сухим вином, гитарами и приключениями… Гораздо позже, когда я был корреспондентом «Литературной газеты», приложил руку к превращению Кара-Дага в заповедник. Мусора там стало меньше, но и людей перестали пускать, и я был сам не рад… Но я отвлекся. Так вот, думаю, в Кара-Даге Маринка впервые увидела первозданную дикость бытия и ощутила грозную стихию своего мужа, будущего Армана. Помните: «Сладкое пламя гортань распирает. Будто случайно оброненный кубок, земля ускользает»…

Марина: Не знаю, как насчет грозной стихии, но я помню, как Сережа выходил на крыльцо и говорил соловьям, которые устраивали хоровые пения – «Подумаешь! А я письма Маринке писал!» И птички, покраснев, тут же улетали.

Сергей: В конце мая, в наш медовый месяц ухаживаний, я попросил Маринку выйти из поезда в Джанкое, и мы поехали к морю на такси через поля. Цвели маки, это был огромный такой букет многокилометровый – и я его подарил своей Юте.

Марина: Наверное, из таких мгновений и складывался «Ритуал». Конечно же, самая романтичная наша книжка.

Мира, где мы жили, больше нет (из интервью с Д. Быковым)

– Предчувствия обманывают меня редко, и сейчас я предчувствую, что вы написали – или дописываете – новый роман. Правда ли это?

– Нет, мы ничего пока не дописываем. Мы находимся посреди сложного периода.

– Получается, что М-реализм (и вообще ваша литература, со всей ее сложностью) может существовать не во всякое время. Сейчас эпоха более прямых высказываний и плоских смыслов.

– Да, это правда. Такое впечатление, что по-старому писать уже нельзя, по-новому еще нельзя. Мы переживем этот период, и будет что-то другое, новые тексты, «но это совсем другая история».

– Чувствуете ли вы себя вне русской прозы? Ведь и контекст кончился.

– Мы пока не заморачиваемся контекстом. Мы просто пытаемся делать свое дело, рассказывать истории о живых людях, так, чтобы они вызывали интерес и сочувствие, может быть, возмущение и гнев, но никогда – отвращение. Никогда не видеть в человеке не-человека, даже в самом гадком. Нам кажется, что склонность к расчеловечиванию – одна из самых острых психологических проблем, которая, может быть, и меркнет на фоне прочих, но нам представляется очень важной.

– Войну на востоке Украины предсказывали и описывали именно фантасты, они же в ней и участвуют. Были ли у вас такие предчувствия?

– Были. Другое дело, что – зачем предсказывать или описывать войну, если не можешь ее предотвратить или остановить?

– Ваш отъезд из Киева в Москву в 2012 году – это предчувствие неких тектонических сдвигов или, что называется, Бог спас? (А Бог спасает, такие случаи известны.)

– Наш отъезд в Москву был на тот момент просто отъездом в Москву – по работе, к друзьям, к новым планам. И позже наш отъезд в Америку тоже не был бегством – мы чувствовали себя свободными в какой-то момент сделать этот выбор. По творческим, а не иным причинам.

– Хорошо, но как вы переживаете раскол нашего писательского цеха? Для Михаила Успенского, например, это было тяжелейшей драмой.

– Да и ладно бы с ним, с писательским цехом, там всегда кто-то с кем-то ругался. А вот тот факт, что случилась катастрофа, и того мира, где мы жили, больше нет, – вот это не просто драма. Это где-то по ощущению рядом с концом света.

– Я тоже сейчас часто работаю в Калифорнии, место славное, но жаркое. Как вы переживаете пересадку на эту почву?