Личный враг императора

Французская армия продолжала отступление. Отступала, жестко огрызаясь, преследуемая партизанскими отрядами и казачьими партиями, поджимаемая сзади войсками регулярной армии. Впереди звездой надежды маячил Смоленск, где, как виделось, и зеленым солдатам пополнение, и ворчунов старой гвардии ждали комфортабельные зимние квартиры и бесконечные запасы продовольствия. В полках судачили об огромных стадах крупного рогатого скота, закупленных в германских княжествах генерал-интендантом Пьером Дарю. Ветераны рассказывали молодым о том, насколько тщательно и скрупулезно тот снабжал армии во всех предыдущих императорских походах. Никто не сомневался в том, что зима в Смоленске позволит армии вновь окрепнуть и воспрянуть духом. Вот еще два дня марша, день, час…

Вот и Смоленск. Плача от радости, усачи-гренадеры, спешенные драгуны и гусары, артиллеристы, порою заменяющие в упряжках павших от голода коней, шли к месту недавнего побоища. Смоленск казался им землей обетованной. Но лишь казался – он был пуст. Закупленные Дарю стада исчезли бесследно. Вернее, некоторое количество разного рода чинов, действующих на растянутых коммуникациях французской армии, в том числе и я, могли рассказать, куда делась часть несметных стад, но все же уведенных, забитых и розданных нами крестьянам быков и коров было куда меньше, чем числилось их по бумагам.

Но и это было полбеды: приведя в Смоленск отборные полки старой гвардии, Наполеон щедрою рукой позволил им брать на складах столько, сколько они пожелают. Желания «ворчунов» оказались совершенно баснословными: они словно ели в три горла и пили, не просыхая. Перед остатками линейных полков, вошедших в город после старой гвардии, открылась безрадостная картина нищеты и запустения. Обещанные зимние квартиры превратились в ничто, а вместе с ними в ничто превратились и грозные совсем недавно корпуса императорской армии.

Мой «интернациональный» ограниченный контингент двигался в стороне от старой Смоленской дороги, получая сведения о перемещениях, информацию о движении войск от гусарских разъездов ротмистра Чуева. Алексей Платонович был зол и, не скрываясь, досадовал на свою новую роль во время наших нечастых в последнее время встреч. Он, чертыхаясь, на чем свет стоит клял «новые порядки».

– Сергей Петрович, – до хруста сжимая кулак, цедил он, – прежде вы хоть и вели себя как волк несытый, но хоть француза били. А нынче-то, нынче что – супостаты хороши вдруг сделались? Или же в Заселье принц Богарне волшебное слово шепнул, что вы теперь свою прежнюю ярость позабыли и плететесь на флангах без всякого толку?

– Вам бы, ротмистр, не пытаться меня оскорбить! А то ведь, не ровен час, и впрямь обидеться могу!

– И что с того? – не унимался Чуев. – Нешто дуэлью меня пугать вздумали? Так я в отличие от вас, Сергей Петрович, нынче каждый день под пулями хожу.

– Терпение, Алексей Платонович! Терпение. Всякому маневру свое время и свое место. Вон, когда Кутузов французов в Москву пустил, как его только не костерили. А теперь что же – как он задумал, так все и получилось.

– Вы бы, Сергей Петрович, себя с Кутузовым не равняли.

– Отчего же так? Или достойнейший Михайло Илларионович в поручиках не ходил? Или же для примера вождя наших дружин брать не годится? Всякому маневру свое время и свое место, – снова жестко повторил я. – Нынче солдат и лейтенантов давить без толку. Они и сами от мороза и голодухи издохнут.

– Так вам, что ж, сразу и генералов подавай? – насмешливо бросил гусар.

– Генералы – это хорошо. Однако я целю выше. А потому, любезнейший Алексей Платонович, как друга вас прошу, ибо приказывать не в моей воле, продолжайте наблюдение. Это как в засаде, только нам еще до «ура» и сабельных песен потерпеть надо. Вы уж потерпите, богом вас прошу! Гнев дурной советчик. Потом ведь стыдно будет, что напраслину на меня возводили.

В тот день нарочный от ротмистра Чуева примчался на взмыленном коне.

– Ваше благородие! – не спешиваясь, крикнул он. – Корпус принца Богарне покидает Смоленск.

– Сами видели?

– Так точно. Не корпус, одно название, исход из земель египетских. Одеты кто во что, обуты и того хуже, с лица все осунулись, пушек раз-два и обчелся, кавалерии почти нет, не маршируют вовсе, а так, бредут. А дорога-то после оттепели сперва раскисла, а потом опять подмерзла. Так что этакую колонну терзай – не хочу.

– Вот и хорошо. – Я улыбнулся доброй вести. – Вот только терзать француза мы сейчас не будем. Мы его подкармливать станем, чтоб резвее шел.

– Это отчего вдруг? – опешил нарочный и осекся: – Простите, ваше благородие, глупое спросил.

Я кивнул и повернулся к Ротбауэру, флегматично покуривающему свою неизменную трубку.

– Ну что ж, Рольф, самое время почувствовать себя воинами Великой армии. Надевайте мундиры. И вот еще что: загрузите-ка пару возов мукой и мясом.

– Вы что же это, серьезно?

Ротбауэр, буде у него такая возможность, непременно измерил бы мне пульс, температуру, а заодно и поинтересовался бы, не съел ли я на ночь чего дурного.