— Господин… — голос Горбуна дрогнул, словно споткнулся. — Вы не могли бы… Я хотел… Вот так подумал… — Перед его глазами возникло страшное лицо Клода, все покрытое шрамами, с выбитым глазом. Он снова увидел скорченное тело с ужасной раной на месте живота.
— Что? — прервал повисшую паузу Глеб.
Горбун нерешительно глянул на него, опустил глаза и промямлил:
— Нет, ничего… Я так… Просто…
Глеб стоял перед воротами, за которыми с востока на запад бежала пыльная дорога. На нем блестела проволокой колец трофейная кольчуга, а в руке он держал отчищенное от крови копье. Утреннее солнце бликовало на гранях отточенного наконечника, и Горбуну Сиру казалось, что перед ним стоит кто-то богоподобный, в одеянии из слепящих лучей, с сияющим нимбом над головой и зажимает в руке своей отблеск разящей молнии. Горбун уже не помнил слабого, беспомощного пришельца, которому он и его жена принесли кусок хлеба и бутыль молока; он забыл измученного человека, который спал у них в кладовке на куче рваного тряпья; забыл того человека, с которым они вместе копали могилу на заброшенном, заросшем кладбище. В памяти у него остался только такой Глеб — сияющий и могучий.
Глеб распахнул ворота и вспомнил еще кое-что:
— Сир, ты ничего не слышал о человеке по имени Епископ? — Он повернулся к хозяину.
Тень раздумья легла на лицо Горбуна.
— Епископ, — пробормотал он, — знакомое имя… Да! Вспомнил. Давно здесь проходили люди. Много людей. Они несли какие-то вещи. Волшебные предметы… Они называли это имя. Епископ… Но я слышал о нем еще раньше. Он колдун?
— Да, — кивнул Глеб.
— Колдун, волшебник, чародей, маг… — бормотал Сир. — Он плохой человек, господин… Давным-давно, зимой ко мне пришел Двуживущий. Больной Двуживущий. Он весь был покрыт гниющими язвами, от него пахло мертвечиной, он бредил и постоянно терял сознание. Он умер на пороге моего дома, и глаза его не видели ничего. Он много говорил перед смертью, и из его слов я понял, что на него наложили заклятие болезни. Он тоже называл это имя — Епископ… Только плохой человек может так убивать…
— Да, — тихо сказал Глеб, — кажется я знал того Двуживущего.
Языком он осторожно коснулся десен, словно боялся, что они снова закровоточат и разбухнут, покроются гноящимися ранками, а губы высохнут и растрескаются коростой, и гниющая кожа будет неистово чесаться, и нос провалится… Глеб мотнул головой, отгоняя неприятные воспоминания.
— Прощай, Сир! — сказал он, движением плеча забрасывая за спину котомку с едой, что собрала для него Соба. — Может, еще встретимся.
— Может быть, господин.
Глеб помахал рукой облокотившейся на дверной косяк Собе, та кивнула, прощаясь, и ушла в дом.
— Удачи вам, господин! — крикнул вслед ему Горбун. А потом он еще долго стоял возле ворот, глядя на холмы и философски размышляя о месте каждого в этом мире.
Дорога ширилась с каждым днем пути. Сначала она узкой пыльной лентой петляла среди пологих холмов, затем превратилась в ровное укатанное полотнище, смело взбирающееся на горбы равнин и разрезающее надвое изредка встречающиеся перелески.