Личный враг Бога

Застучала, зазвенела крышка под давлением рвущегося наружу пара. Вода вскипела. Александр бросил щепоть соли, подумал, заглядывая в кастрюлю, и сыпанул еще. Потом взял принесенные Глебом пельмени, уже размороженные, слипшиеся, и стал потихоньку отдирать их друг от друга и осторожно опускать в клокочущий кипяток. Переправив в посудину пару десятков бесформенных липких комков, он кинул туда же лавровый листик и принялся неспешно резать хлеб.

— Жениться, что ли, — задумчиво сказал он.

Глеб не ответил.

Они еще помолчали.

— А дождь все идет, — отметил Александр, глянув в окно. За окном брезжил унылый рассвет.

— Идет, — безучастно подтвердил Глеб, думая о своем.

— И когда кончится — неизвестно… Вот люди, а! Моделируем ядерные процессы, предсказываем движение звездных систем, а угадать толком погоду не можем. Не умеем!

Глеб кивнул. Александр половником стал вылавливать разварившиеся потрепанные пельмени, выкладывая их на одну большую тарелку. Потом он залил их горячим бульоном, добавил майонеза и густо присыпал черным молотым перцем.

— Объедение! — Он чмокнул, любуясь делом своих рук. — Сегодня можно не жениться.

Друзья пододвинулись к столу.

— А дела потом! — сказал Александр, доставая ложки из скрипучего ящика.

1

Птицы ждали. Целыми днями они кружили над равниной, высматривая поживу. Парили в восходящих потоках воздуха, купались в синеве неба. Вороны и грифы-стервятники. Падальщики.

Им было все равно, что расклевывать — распухшее ли тело павшей кобылы, мумию ли быка, от которого только и осталось, что шкура да кости, останки ли убитых в бою воинов. Птицы рвали мертвую плоть когтями, вонзались в лохмотья мяса безжалостными клювами. Хрипло переругивались. Растопырив крылья, отгоняли конкурентов. Глотали, давясь от жадности, большие куски падали.

Иногда птицы убивали сами. Подстреленный охотниками, истекающий кровью, степной волк огрызался, впустую щелкал пастью, а падальщики пикировали ему на голову, метя в глаза. А потом сообща добивали ослепленного, обезумевшего, мечущегося в панике хищника, расклевывая ему череп…

Десятки острых глаз внимательно обшаривали степь — от горизонта, до горизонта. Ничто не могло укрыться от них.

Там внизу лежали два тела. Лежали рядом, в нескольких шагах друг от друга. Тени облаков медленно проползали по ним. Солнце палило запрокинутое лицо одного, жарило голый затылок другого. Ветер трепал волосы, собираясь вырвать их и развеять по беспредельной равнине.

Птицы не торопились. С каждым кругом они опускались чуть ниже. Черные бусинки глаз фиксировали любую, самую незначительную мелочь. Падальщики были очень осторожны.

Безучастное небо следило за происходящим желтым зрачком солнца.

Все ниже и ниже спускались птицы. Уже скользили над самой землей, почти задевая крыльями мертвые лица. И вдруг взмыли высоко вверх, услышав, уловив, почуяв тихий ритмичный звук.

Стук. Стук сердца. Биение жизни.

Слабый трепет…

Черными точками на синеве неба кружили птицы, дожидаясь своего часа. Они привыкли ждать.

На грудь опустилось что-то тяжелое.

Глеб с трудом открыл глаза и увидел расплывчатое черное пятно. Оглушительно каркнув, пятно взмахнуло крыльями и взлетело.

Ворон.

Тупая боль точила правую сторону черепа.

Глеб поднял руку и коснулся пальцами виска.

Кровь. Короткий массивный болт арбалета лишь содрал кожу над ухом.

Он вспомнил Уота и застонал. Гоблину повезло меньше.

Голова гудела, словно резонирующий медный колокол.

«Контузия» — всплыло слово из глубин памяти. Он хотел произнести его вслух, но пересохшее горло отказывалось пропускать членораздельные звуки.

Глеб нашарил холодное древко копья, и ему стало легче.

«…эта мазь поможет твоим ранам, а их у тебя будет много…», — вспомнил он.

«Много» — звучит оптимистично.