Личный убийца

Валерию они не взяли, кому-то нужно было оставаться на связи в офисе. Решетников отправился на Казанский, Валя Александров — к сестре Неледина, после обеда они должны встречаться с Протопоповым. Дома Столетники почти не были с самого возвращения: вначале гуляли у Илларионовых, назавтра — у сестры Татьяны с Зиновием, забрали Шерифа и завезли парижские сувениры племянникам.

Женька вовремя заметил указатель, перестроился и свернул на асфальтовое шоссе. Теперь до Раменок, а там — поворот на Новоселки.

— Ну, чего тебе не спится, друг? — протянув руку, потрепал он по холке пса. — Вперед собакам не полагается, впереди пристегиваться нужно. Ты же не любишь сидеть на привязи?

Больше всего его беспокоил Каменев. Манера Старого Опера говорить афоризмами или загадками выводила из себя, а в полночном разговоре прозвучала тревога. То ли его прослушивали (что маловероятно: на их сотовых аппаратах была установлена пятиступенчатая защита), то ли допился Старый Опер до чертей наподобие Горохова? За Коломной Женька позвонил Каменевым домой, телефон молчал. Сан Саныч оказался на сотовой связи, но разговор поспешил свернуть.

— Вечером, Женя, вечером, — откликнулся озабоченным и вполне трезвым голосом. — Отбой!

Значит, он все-таки опасался прослушивания. Так или иначе, сейчас они находились в разных областях, помочь друг другу не могли, и ничего не оставалось, как сосредоточиться на тактической задаче. Женька достал из «бардачка» завернутый Валерией бутерброд с копченой колбасой, откусил, остальное отдал Шерифу. За Раменками дорога забирала вправо, в долине показался пойменный заливной луг. За окраинными строениями потянулся подлесок из орешника и можжевеловых кустов. Шел девятый час, холодное желтое солнце слепило; позади, над горизонтом, нависала гряда пепельных облаков, но в целом первый майский восход был ясным, что, по поверью, обещало ведренное лето.

Километров через двенадцать появился указатель, а там и крыши разнородных новоселкинских строений. «Справа от шоссе, последний — ближе к берегу, двухэтажный дом из белого кирпича, под шифером», — вспомнил Женька наставление Рудинской. Был у Петра Андреевича и адрес, но справляться не пришлось, описание оказалось точным.

Женька подъехал вплотную к забору, остановился и выключил зажигание.

— Сиди здесь тихо и не пугай местных собак, — наказал Шерифу, опустив стекло на задней дверце. — И не притворяйся, я тебя за Луховицами выводил!

Едва он подошел к калитке, дверь дома отворилась, и на пороге появился невысокий мужчина лет пятидесяти, походивший или старавшийся походить на Антона Чехова: такая же, как на хрестоматийных фотографиях, бородка клинышком и очки в тонюсенькой оправе издали напоминали пенсне.

— Здравствуйте, Петр Андреевич, — Женька вошел во двор.

— Здравствуйте, — сойдя с крыльца, протянул жилистую, сухую ладонь дядя исчезнувшей Рудинской. — Евгений Викторович?..

— Совершенно верно.

— Как добрались?

— Спасибо, как по маслу. У вас собаки нет?

— Кого?.. — изумился Петр Андреевич. — Ах, собаки!.. Умерла осенью наша Каштанка. А почему вы спросили? Боитесь собак?

— Да нет, собак я не боюсь. Я тут с другом приехал. Вот он боится.

— Так что же вы друга-то не зовете? Нет, нет собаки, зовите его в дом, позавтракаем.

Женька повернулся к невысокому забору, за которым виднелась крыша «Рено», и коротко, пронзительно свистнул. Шериф выпрыгнул в окно и перемахнул через ограду в половину человеческого роста.

Петр Андреевич вскрикнул, но не от испуга, а от изумления и восторга, лицо его озарила счастливая улыбка.

— Наташа! Наташа! Выйди, посмотри, какое чудо! — закричал он.

«Наш человек!» — уважительно подумал о нем Женька.

На пороге появилась молодая женщина в башмаках и домотканом платье, с большими подслеповатыми глазами.

— Здрасьте, — улыбнулась Женьке и, невзирая на грозный вид кавказца, легко сбежала по ступенькам псу навстречу. — Ох ты, какой!.. Ну, иди сюда, мохнач, дай, я тебя обниму!..

Шериф мгновенно оценил ситуацию: раз хозяева его не испугались — значит, нечего на них и лаять, а если он им еще и понравился — значит, пожрать дадут.

Минут десять ушло на разговоры о том, о сем. Введенский (такова была фамилия Петра Андреевича) оказался человеком умным и влюбленным в

свой край. В доме Женька увидел иконы, книги, на письменном столе — большой, в два обхвата, глобус.

— Что вы преподаете, Петр Андреевич? — спросил он.

— Литературу. А вообще-то я историк, да вот Наташа папу обскакала, окончила педагогический институт и забрала историю себе. А учительница литературы уехала от нас в Рязань. Ешьте, Евгений Викторович, — придвинул он сковородку с яичницей поближе к гостю. — Наташу можно не ждать, она теперь от вашего друга не отвяжется.

В окно видно было, как женщина, присев на корточки, потчует Шерифа из большой эмалированной миски.

— Наша Каштанка лайкой была. Четырнадцать лет прожила и умерла от старости. Грустно. Пусть хотя бы год пройдет, а там мы заведем себе новую собаку, может, выпьем, Евгений Викторович, в честь праздничка?