Личный убийца

— Мама! Мама! К тебе дядя из милиции пришел! Такой огр-р-ромный!

Каменев рассмеялся и переступил порог.

— Откуда же ты знаешь, что я из милиции?

— А к нам в последнее время только из милиции и ходят, — вышла хозяйка в цветастом фартуке.

— С праздником вас, — кивнул Каменев, хотя и не был уверен после ночного разговора с Женькой, что с таким праздником стоит поздравлять. — Извините, я отниму у вас немного времени. Это вы обнаружили?..

— Я, я обнаружила. Вернее, не я, а сестра Анфиса, монахиня…

Из кухни вкусно пахло луком и жареным мясом.

— Не могли бы мы с вами пройти на то место, Настя? Буквально на одну минуту. Вы мне только покажете ту скамейку и по пути расскажете, как все было.

Настя сняла фартук, переобулась в туфли, но вдруг замерла:

— А вы… вы, что же, не из милиции будете?

Он понял, что с такой просьбой милиция едва ли стала бы к ней обращаться — уж что-что, а скамейка здесь наверняка всем была известна. Хотел предъявить удостоверение частного детектива, но потом спохватился: Либерман нанимал его как отставного сыщика из МУРа, и о причастности Каменева к «Шерифу» ей знать ни к чему.

— Из милиции. Только я из МУРа. — Он достал старую визитку, в которой значился старшим опером МУРа, показал ей, но она «документом» не заинтересовалась — не все ли равно!

— Погодите, сейчас плиту выключу, — метнулась на кухню.

Каменев присел, взял девочку за ручку:

— Тебя как звать-то?

— Маша.

— А что ты больше всего любишь есть, Маша?

— Шоколад. А ты?

— Я?.. — Каменев засмеялся. — Я бутерброды больше всего люблю. С яйцом и килькой.

…Вместе с Настей они вышли со двора и направились по бульвару к театру. Скамья, на которой умер Ариничев, оказалась крайней на перекрестке. Ближе к метро присесть было негде.

— Вот здесь он сидел, — рассказывала Настя. — Сестра Анфиса мимо проходила, он портфель на коленях держал, а на портфель наклонился, голову руками обхватил. Сестра Анфиса к нему обратилась — молчит. Что-то ей подозрительно показалось, больно белый, говорит, был. Тронула за плечо, а он заваливаться стал на правый бок. Чуть на асфальт не упал, еле подхватить успела.

— А вы где в это время были?

— А вон там, во дворе убирала.

— И что же, больше народу не было на бульваре?

— Нет, почему… Были прохожие, по улице шли.

На углу, вон, магазин молочный… А на светофоре — вон там, видите? — мальчишки крутились, мойщики.

— Кто?

— Ну, машины они моют, шпана местная, лет по десять-двенадцать. Мало было людей, воскресенье ведь, десятый час. Анфиса ко мне подбежала: «Девушка, — говорит, — там человек на лавочке помер», — одной рукой мне показывает, а другой, значит, крестится. Я побежала к таксофону, она со мной. Крестится — испугалась, видать, вокруг толпа стала собираться. Какая-то женщина сказала, что она врач, пульс у него пощупала. «Все, — говорит, — поздно!» Вдруг монахиня смотрит на меня и спрашивает шепотом: «А портфель его где ж?» Я ей: «Какой портфель?» А она говорит, что, когда к покойнику-то подошла, при нем портфель был. Обыкновенный, толстый портфель, большой, с табличкой медной. Старый такой, рыжий. Ну, я сама портфеля-то не видела, не знаю — с ее слов рассказываю. Да, может, вы в сто двадцать пятое отделение обратитесь? Они ведь, когда приехали, стали всех допрашивать, кто что видел. И монахиню очень подробно спрашивали. Бедная Анфиса плакала с перепугу, ей-то мирские дела ни к чему, да еще с милицией.

Каменев обошел скамейку, огляделся.

— Значит, если портфель ей не пригрезился с перепугу, то исчез он, пока она добежала до вас и пока вы звонили. Так?

— Выходит, так.

— Странно. Здесь все открыто, видно из окон магазина, на лежащего человека наверняка обратили внимание. Куда же портфель испарился? Надо быть очень шустрым, чтобы схватить портфель и убежать. К тому же, если он был толстым и большим.

— Верно все. Только среди тех, кто возле покойника стоял, портфеля не было. Когда о нем Анфиса вспомнила, они стали все свои вещи показывать и специально милиции дожидаться. Да тут уж всех допросили в округе — и продавцов из молочного…

— Кто?

— Милиция.

— В форме?

— По-разному. В тот день все в форме были, на машине. А назавтра ко мне человек без формы приходил.

— Документ показывал?

— Показывал, только я не запомнила, кто такой. Сказал, что из милиции. Да что я знаю-то? У меня: год назад на участке бомжа с чердака скинули, так никто не интересовался…

— А портфеля Ариничева никто, кроме Анфисы, не видел?

— Да нет, видела контролерша из метро. Это мне потом наш участковый Филимонов рассказал. Она потому и внимание на Ариничева обратила, что он бледный был. Даже зеленый почти. И шел как пьяный. А присмотрелась — на пьяного не похож, и портфель при нем.

«Значит, был портфель. И наверняка была дискета, — думал Каменев. — Он должен был с кем-то встретиться. Возможно, опаздывал, хотел…»

— Стоп! — воскликнул вдруг. — Где здесь ближайший травматологический пункт или больница?

— Да вон же, на Сиреневом бульваре. Если по 10-й Парковой пойти — как раз прямо напротив метро, метров пятьсот.

— Ясно. Спасибо, Настя. Пойдемте, я вас провожу.

Они перешли через проезжую часть.