Личности

Павел Лагутин Личности

Миша лежал на кровати и смотрел в одну точку – крошечную выщербину в потолке. В голове крутилась единственная мысль: «Как я ненавижу зелёный!» Этот зелёный потолок, зелёные стены, зелёный коридор, из-за чего даже свет зарешёченной люминесцентной лампы казался зеленоватым. Санитары – и те носили зелёную униформу, видимо для того, чтобы окончательно свести с ума и без того нездоровых пациентов.

Спина ныла, будто кто-то схватил его за плечи, вдавил колено в поясницу и с силой тянул на себя. Он с трудом перевернулся на бок и уткнулся в стену. «Зелёный, зелёный, зелёный… чёртов зелёный!» О чём-то другом думать было тяжело. Действие укола проходило, но мозг по-прежнему тормозил, ужасно хотелось что-то делать, но даже чтобы приподнять руку требовалось сосредоточиться и думать об этом несколько секунд. Только тогда тело начинало слушаться, но с запозданием, будто в игре с пингом в три сотни.

Ещё этот чёртов плач! Сосед по комнате, – здоровый, низкорослый мужик, рыдал, казалось, уже несколько часов, хотя время Миша не знал – часов тут не водилось. Ни врачи, ни санитары не сообщали время, а просто приходили, когда нужно, делали что нужно и убирались вон, оставляя за собой запах, напоминавший что-то среднее между запахом сладкой алкогольной настойки и мятных конфет. Мужик, имя которого Миша не знал, да и скорее всего в таком состоянии не выговорил бы, всхлипывал, тянул носом, высмаркивался в подушку. Про себя Миша называл его здоровяком, хотя его телосложение никак не сочеталось с почти мальчишеским голосом.

Примерное время Миша мог определить лишь по тому, когда приносили завтрак, обед и ужин, а ещё по мутному зарешёченному оконцу под самым потолком, за которым виднелась частичка неба. Это одна из самых интересных вещей в комнате, наряду с выщербиной в потолке и жёлтым унитазом с трещиной, напоминавшей ему профиль Сталина, но смотреть на него Миша мог только сидя, либо полулёжа, а на это не всегда хватало сил.

Наконец, когда плач здоровяка стал для Миши невыносимым, он решил попросить о помощи:

– Эй, нашачьник! – промямлил Миша. – Начашьник! Эй!

Никто не отозвался. В Мишином мозгу осела тревожная мысль, что он один. Вокруг никого, а плач доносится из его же сознания. Он с трудом перевернулся, приподнял голову и увидел соседа на том же месте. «Я не один. Слава богу я не один!»

– Нашальник! Эй! – продолжал он. В его голове колом засели эти два слова, будто из всего словарного запаса остались только они. – На-шаль-ник… эй! Эй, нашальник!

– Ну чего тебе? – донёсся высокий с хрипотцой голос.

– Нашальник… эй, нашальник… нашальник, эй! Э-эй…

– Ммм… понятно, – сказал голос, – сделай одолжение, заткнись, или скажи что-то членораздельное.

Миша попытался сосредоточиться на плаче и выговорил:

– Тут это… сошед… шосед… он достал… нашальник… вкати ему шего покрепше.

– Чёртовы психи!.. – выплюнул голос и тут же умолк.

Миша продолжал звать, но никто больше не ответил. В камере отключили свет. На его лицо падал лишь отблеск тусклых коридорных ламп. Полночи он слушал плач, комкал руками штанины, ворочался и затыкал уши, пока не провалился во тьму. Очнулся лишь с наступлением утра.

С трудом сполз с койки, ощущая боль в мышцах и хрустя задубевшими суставами. Сосед, вперившись в одну точку, лежал в позе эмбриона, скрипя зубами и кривя широкий рот. В палате воняло мочой и, если бы не пустой желудок, Мишу тотчас бы вырвало, ведь после тяжёлых лекарств наутро его тошнило.

Миша ощупал свои штаны. Сухие! Значит всё-таки сосед…

Здоровяка разбудил санитар, всучил тряпку с ведром и велел вымыть койку и пол. Тот не сопротивлялся и молча стал вытирать полиэтилен, которым как раз для подобных случаев и были обёрнуты матрасы.

– А ты не гордый, – сказал Миша.

На его слова здоровяк ответил испепеляющим взглядом. Таким взглядом предупреждают об опасности, и Миша понял, что с ним шутки плохи.

После завтрака, состоящего из стылой пшеничной каши, превратившейся в лепёшку, и бутерброда с компотом, двое широкоплечих лысых санитаров отворили решётку, взяли Мишу под руки и повели по коридору больницы. «Зелёные стены, – думал он, – зелёные…» От этого цвета у него кружилась голова. Он едва переставлял ноги, и получалось, что санитары почти волокли его. Они подходили к дверям, один из них доставал из глубокого кармана медицинского халата дверную ручку, вставлял в отверстие, где она должна крепиться, и проворачивал. Двери впускали только обладателей волшебных ручек: санитаров, врачей и медсестёр. Остальные могли лишь скрестись, биться головой, просить и умолять. Двери слушались лишь избранных.

Коридоры полнились голосами, откуда-то доносился дикий истерический смех. Вокруг бродили люди, тыкали пальцами, кричали что-то неразборчивое. Среди общего гама кто-то взахлёб проорал ему вслед: «Чёртов псих, это же псих! Психопат! Посмотрите на него, он же больной на голову!» Миша хотел обернуться, но санитары быстро уводили его дальше по чреву здания, а голос всё повторял: «Урод конченый, шизоид, дебил… и-ди-от!»