Личность в истории и художественной литературе

Из этих рассуждений с неизбежностью возникает вопрос о достоверности портретов исторических деятелей, изображенных и в научной, и в художественной литературе. Безусловно, в обоих типах источников они в той или иной степени определяются политическими установками эпохи, в которую создается произведение. В эпоху Тюдоров Т. Мор написал «Историю Ричарда III», изобразив его отъявленным злодеем. Эта концепция была развита У. Шекспиром в пьесе-хронике «Ричард III», где последний представитель Йоркской династии на троне Англии показан как зловещий макиавеллист. Однако со временем такая трактовка личности Ричарда III начала восприниматься как тюдоровский миф, призванный обосновать моральное право Тюдоров на английскую корону, и в XX веке оценка Ричарда начала меняться. Его полная реабилитация состоялась, например, в историко-детективном романе «Дочь времени» (Teh Daughter of Time, 1951) Дж. Тей, которая пришла к выводу, что Ричард III не был хладнокровным убийцей, а в гибели его племянников повинен будущий Генрих VII Тюдор. Стремлением оправдать Ричарда III были отмечены и другие известные исторические романы о нем, написанные во второй половине XX – начале XXI века, в частности «Белый вепрь» (Teh White Boar, 1968) М. Палмер, «Обреченная на корону» (Teh Reluctant Queen, 1990) Э. Хибберт, опубликовавшей его под псевдонимом Джин Плейди, «Невинная вдова» (Virgin Widow, 2010) А. О’Брайен. Обнаружение в августе 2012 года могилы Ричарда III стимулировало новую волну интереса к его личности уже в исторической науке. Так, в своем совместном исследовании президент британского «Общества Ричарда III» Ф. Лэнгли и военный историк М. Джонс не только реконструируют биографию этого оболганного короля, подчеркивая его патриотизм (во время коронации он впервые принес клятву на английском языке) и важность осуществленных им реформ в области права (введение понятия презумпции невиновности, перевод законов на английский язык и др.) [5].

Переоценка исторической личности может совершаться и в противоположном направлении: мы прекрасно знаем, как стремительно на смену восторженным панегирикам политическим деятелям порой приходит развенчание культа личности, примеры чего можно найти как за хронологическими пределами советского периода нашей истории, так и за географическими границами территории, которую занимал СССР: тому пример – борьба с памятниками, развернувшаяся в 2020 году в США и Великобритании.

К счастью, на смену крайностям обычно приходит взвешенная оценка и событий, и ролей, сыгранных в них отдельными личностями, и самих «делателей истории»: Золотой век русской культуры боготворил Петра Великого как царя-реформатора (этот мотив становится сквозным в творчестве Пушкина, начиная с «Заметок по русской истории XVIII века» (1822)), видел в нем патриота, государя-воина (см., например, «Последний Новик, или завоевание Лифляндии в царствование Петра Великого» (1831–1833) И. И. Лажечникова), но Серебряный век был отмечен появлением знаменитой историософской трилогии Д. С. Мережковского, в заключительной части которой – романе «Антихрист. Петр и Алексей» (1903–1904) – автор, рассматривая царя Петра с позиций староверов, впервые изображает его отрицательные черты. В неоконченном романе «Петр I» (первые две книги были опубликованы в 1930–1934 годах) А. Н. Толстого мощная картина эпохи становится фоном для убедительного показа истории становления царя, государственника и жизнелюбца, жадного до знаний, беспощадного к косности, железной рукой европеизирующего Россию и заставляющего Европу считаться с ней. Стремление к объективности в изображении Петра – его достоинств и недостатков, пользы и вреда, принесенных им России, – доминирует в отечественной литературе второй половины XX века, но странным образом ослабевает в сочинениях современных беллетристов и даже серьезных историков, обращающихся к сфере научно-популярной литературы. Так, у Б. Акунина как главное событие правления Петра I предстает Северная война и связанная с ней милитаризация России, возникновение России как империи представляется чуть ли не исторической случайностью, а царь Петр изображается увлекающейся, непостоянной, плохо образованной личностью, неряшливым, жестоким варваром-азиатом [1]. Е. В. Анисимов [2] попадает в расставленную им самим же ловушку: попытка представить Петра и его эпоху глазами Почитателя-западника и Недоброжелателя – ревнителя старины не приводит к преодолению двойственности в трактовке образа царя и, следовательно, перекладывает формирование образа Петра на плечи читателей, освобождая автора от изложения собственной концепции как специалиста по русской истории XVIII века.