Либретто для жонглёра

Я очень жалел, что не догадался захватить с собой кассеты. Мы засиживались на кухне до часа ночи, и я всё говорил, говорил, а она слушала, улыбалась, качала головой, поправляла прическу, наливала ещё чаю, резала пирог, а я жевал и рассказывал ей о сюрреализме, о жизни и смерти, о своих эстетических воззрениях, о Марселе Прусте, о своём детстве, о постимпрессионистах, о сущности Возрождения, о христианской догматике, о том, как мне нравятся "The Cure", о версиях смерти Моцарта, об императоре Калигуле и... о, боже! Всякий раз, ложась спать, я с ужасом вспоминал о том, о чём я так и не успел, забыл рассказать, и понимал, что не рассказал в сущности ни о чём. И на другой день я встречал её, когда она возвращалась с работы, и мы шли куда-нибудь погулять или посидеть, и возвращались обычно довольно поздно. Бедняжка, как ей было тяжело с её душой и её сердцем, с её вкусом и чуткостью жить среди всего этого убожества, отупляющей монотонности, когда не с кем даже поговорить, и никто ничего не понимает и не хочет слушать, и озабочен только тем, как бы насолить кому-нибудь, да как бы не загреметь под грядущее сокращение, да как бы бородавку из-под носа вывести, нюхать мешает мясо, не припахивает ли. Я звонил ей на работу, я умолял её уйти пораньше, удрать, улизнуть, и мы пойдём в парк, мы пойдём за город... Нельзя сказать, чтобы дяде всё это очень нравилось. Я его понимаю. Мы-то ужинали пирожными или чебуреками, а ему приходилось самому себе что-нибудь готовить и кушать то, что приготовил - а куда деваться? Хотя мог бы и в ресторане питаться зарабатывал он для своей зарплаты неплохо. Жмот. Он, должно быть, мечтал о том дне, когда я уеду, и он снова сможет вести привычную и спокойную паразитическую жизнь. Но когда в тот вечер мы вышли к реке и долго стояли на берегу, и смотрели, как уходит солнце, я понял, ясно и отчетливо, что не хочу расставаться с Элиссой. Кажется, она думала о том же.

Прошла неделя. Я уже вполне освоился в этом городке и пришёл к выводу, что развлечений здесь, и правда, нет никаких. Разве что прогуляться от парикмахерской до Дома культуры, поглазеть на аляповатую афишку, потом заглянуть в книжный ларек, тоскливо посмеяться над выставленными образцами человеческой глупости и другой дорогой вернуться к той же парикмахерской. Можно было ещё пойти на автостанцию, сесть на скамейку и наблюдать, как подъезжают и отъезжают автобусы. В лесу было топко, загажено, и одолевали комары. И только река была по-настоящему красива. И парк. Исследование домашней библиотеки заняло у меня несколько минут. Частью она состояла из того, "на что подписывали на работе" (с партийным блокнотом в нагрузку), частью из книг, которые "теперь, говорят, все читают". - Почему бы вам не избавиться от этого хлама и не купить хорошие книги? - А где? Как? Какие? Она рассказала мне о том, как мечтала когда-то о сцене, а стала инженером по электротехнике. Зачем, спрашивается? - Чтобы убить жизнь, - пошутил я. Но я и сам не знал, зачем я целых пять лет сдавал какие-то экзамены, спал за приборами, потел, скучал, решал задачки, зачем? Она сказала, что раньше брала книги в городской библиотеке. Разговаривая, мы иногда вдруг умолкали и смотрели друг на друга или просто сидели рядышком и молчали. И я держал её руку в своей. Она отводила глаза. Словно стряхнув с себя оцепенение, вставала с места, прохаживалась по комнате или уходила и включала где-нибудь воду. Или произносила фразу, на которую не надо было отвечать. Я целыми днями бездельничал. Было приятно просто лежать и ничего не делать. Думать о ней. Я пытался было писать стихи, но получалось скверно. Бросил. "Something Holds Me In The Ties", - хотелось мне петь. Хотелось слушать музыку, но не было хороших кассет. Я перестал рано вставать. Научился рано ложиться. В два часа по полуночи я гасил торшер, подтягивал покрывало к плечам, целовал подушку и засыпал. По ночам дядя просыпался и, кряхтя, шёл на кухню, тяжело ступая на половицы, от чего они немилосердно скрипели. Он звенел посудой, хлопал дверцей холодильника - перекусывал. Поначалу я каждый раз просыпался, потом привык. Так продолжалось до того самого дня, когда мы вышли с Элиссой к реке и увидели закат.

Run With Me