Либидисси

Нехотя, испытывая недомогание каждой своей клеточкой, мое тело выбирается из старого лимузина. Часов я=Шпайк давно уже не ношу, но, чувствуя пульс города, делаю вывод, что теперь чуть больше полуночи. Оказаться дома так рано нет никакого желания. Я занимаю только второй этаж небольшого строения, первый пустует. У подножия узкой, крутой лестницы я=Шпайк застываю в состоянии тупой, бессмысленной дремоты: с течением лет это вошло в привычку. Не ясно, что именно каждый раз мешает мне сразу подняться наверх. Сознание может помутиться и от запаха деревянной лестницы. Просыпаясь — зачастую с болью в спине, — я=Шпайк вижу, что лежу, поджав колени, на одной из нижних ступенек. И сегодня, хотя я вернулся домой много раньше обычного, меня одолевает сон. Смыкаются глаза, мысли путаются, не встречая сопротивления… Внезапно из полузабытья меня выводит звук, с каким крупные капли дождя шлепают по камням. С каждой секундой звук этот усиливается, пока не заканчивается резким ударом о металл. Усталость как рукой снимает. Редко, мучительно редко я=Шпайк получаю послания по пневматической почте. Если это происходит так, как сейчас, то во мне волной вскипает радость. Ноги спотыкаются о последние ступени. Распахнув незапертую дверь, я=Шпайк спешу через обе темные комнаты к южной глухой кирпичной стене. Дрожащими пальцами сдвигаю латунный запор с алюминиевой заслонки. Из трубы с шипением вырывается воздух, и светло-серая капсула из листового металла, длиной с хорошую ладонь, толщиной с кулак, покрытая тончайшей масляной пленкой, нагретая трением скольжения, падает мне в руки.

5. Притяжение

Все капсулы, полученные мною по пневмопочте, я=Шпайк поставил на полку за телевизором. Над его матово-черным корпусом серебристый ряд смотрится превосходно, а благодаря тесному соседству одинаковых предметов коллекция кажется более обширной, чем она есть на самом деле. Каждая капсула состоит из двух, открытых с одной стороны стальных цилиндров. Тот, что покороче, служит крышкой и навертывается на другой по спиральной резьбе длиною около двух дюймов. Округлая поверхность обеих частей — без украшений, абсолютно гладкая. Только на донышках глубоко, словно рукою скульптора, выбит фирменный знак с моей родины: три рельефных, расположенных треугольником пересекающихся кольца. Желающий увидеть этот символ найдет его в городе повсюду. Им мечены как чугунные решетки водостоков на бульваре Свободы Слова, так и мощные шестигранные болты, которыми скреплены в Старом городе рельсы и шпалы железной дороги. Уличные мальчишки знают о чужеземном происхождении знака. Ухватив иностранца за штанину или ремень видеокамеры, они тянут его к овальным крышкам подземных гидрантов, на которых три кольца, лишь слегка истертые подошвами пешеходов и шинами автомобилей, видны особенно хорошо.

Сегодняшняя капсула открываться не хочет. Это случается при каждом втором или третьем поступлении. Но если закапать в стык между цилиндрами немного кунжутного масла и осторожно постучать о край стола тем местом, под которым находится резьба, то развинтить капсулу можно довольно быстро. Только один раз, в начале знакомства с пневмопочтой, я=Шпайк потерял самообладание и взрезал заклинившиеся цилиндры по всей длине. Остается загадкой, почему мой дом, неприметный и сложенный из кирпича, служивший некогда местом обитания и работы семейного клана бумажников, был подсоединен к пневматической почте. Лишь спустя недели три-четыре после вселения, когда морильщик, киренеец по национальности, отыскивая убежища тараканов, снял со стены старый ковер, я=Шпайк увидел в ней отверстие с какой-то механикой. Мне, чужаку в этих краях, было, конечно, не ясно, для чего оно предназначено. Постучав наконечником баллончика с ядовитым раствором по эмблеме на запорной крышке, а затем и по моей груди, борец с паразитами объяснил мне на пидди-пидди, что передо мной — принимающая станция пневмопочты, одна из немногих еще сохранившихся и даже действующих, и что уроженцу страны, где пневмопочта была изобретена, необходимо пользоваться ею, почитая это делом чести.