Лярва

Волчара кивнул и не спеша достал ключи от своей машины, затем направился к ней медленным, раздумчивым шагом. Шалаш — тот ещё не двинулся с места, ибо что-то в рассказе Петровича, какая-то часть рассказа упорно теребила его сознание своею незаконченностью, настойчиво требовала продолжения. Казалось, что-то промелькнуло в словах Петровича очень-очень пронзительное и интересное, кем-то напрасно оборванное, но на чём необходимо было остановиться повнимательнее. Очевидно, медливший Волчара (что, вообще-то, было ему несвойственно) испытывал ту же неудовлетворённость. И лишь когда Петрович и сын его уже дошли до «Нивы» и «Паджеро» Дуплета и уже совсем было собирались садиться за руль, Шалаш наконец вспомнил.

— Постой-ка, Петрович! — сказал он. — А что ты там говорил про испуг твоей жены? Вроде как что-то там в болоте её сильно напугало.

— Ах, это! — Петрович улыбнулся, довольный тем, что сумел поразить слушателей. — Да привиделось ей, будто из болота вылезла какая-то нечисть. Баба есть баба, что с неё взять!

— Ну, ты уж расскажи, раз начал, — попросил и Волчара, обернувшись.

— Дело туманное, тут я только со слов жены знаю. — Петрович смущённо почесал затылок, кажется, стыдясь мифотворчества собственной супруги. — Вишь, в чём суть, ночь тогда была звёздная, то есть тёмная, и рассмотреть что-то чётко не было никакой возможности. Тем более что она ещё и сама была под градусом, под хмельком, значит. Ну говорит, что увидела чёрный силуэт на двух ногах, который вылезал из болота и, роняя по пути комья грязи и тины, направлялся к дому Карловны. Как увидела его моя благоверная — или сама себя убедила, что увидела, — так сразу и обмерла, глаза закатила да и грохнулась в обморок. Больше уж ничего и не видела. А я, когда вышел за ней из дому, тоже по сторонам особо не глядел, потому как и не для чего было, а только подхватил её на руки да потащил в дом. После, когда она очухалась и начала голосить и рассказывать, что видела «двуногий ужас» — прямо так и сказала: «двуногий ужас», — тогда уж я, конечно, из дома вышел и до болота прошёлся, сколько она меня ни останавливала и ни стращала. Ну и что? А ничего! Только надышался болотной вонью. Никого живого там на берегу не было. И ни на берегу, ни на пути к дому Карловны не увидел я никаких следов или каких-нибудь там комьев грязи, тины или другой подобной пакости. Правда, надо признать, что и света у меня с собой не было — дурак, позабыл прихватить фонарь. Ну да чёрт с этим со всем! Мне-то что надо было сделать? Успокоить перепугавшую саму себя бабу. Вот я её и успокоил, когда домой вернулся.

— А это когда всё было? — медленно спросил Шалаш, сам не понимая, с какой целью задаёт этот вопрос. — Уже после того, как исчез муженёк этой Карловны?

— После! Год назад это было, прошлым летом. Да ладно вам, хватит бабьи страхи обсуждать. Пора ехать! — И Петрович, махнув рукой, полез в свою «Ниву».

Волчара недоумённо окинул Шалаша взглядом:

— Ты это для чего сейчас спрашивал?

Шалаш некоторое время молча смотрел ему в глаза, силясь поймать ускользавшую очень странную мысль, в которой он не мог дать себе отчёта и сформулировать её ясно, но про которую мог сказать, что она именно странная и какая-то, может быть, немного жуткая. Однако эпитеты эти не проясняли суть самой мысли, и, несмотря на все усилия мыслителя, сия смутная, трудноуловимая, странная и жуткая мысль, витавшая вокруг и никак не дававшая себя ухватить, всё же так и исчезла бесследно, испарилась неразгаданною, оставив послевкусие лёгкой неудовлетворённой досады.

Рассевшись наконец по машинам, они поехали вслед за Петровичем.

Нет нужды рассказывать о поисках тайника, где Волчара спрятал трупы медведицы и медвежат, которых она столь безуспешно пыталась оградить от гибели ценою собственной жизни. Достаточно только сказать, что в конце концов этот тайник был найден. Свежевание медведицы производил один Волчара, и поскольку ему хотелось, чтобы шкура была непременно с когтями и головой, то провозился он достаточно долго и завершил свой труд уже при наступлении сумерек.