Лям и Петрик

Мама сердито вскинула голову, поморщилась, и ее белая шея стала вдруг такой красной, что у Ляма сердце зашлось.

Мама ничего не сказала, но бабушка сразу примолкла и отправилась на кухню разводить огонь.

Лям никак не поймет, что за отец у него. Почему мама не может спокойно произносить его имя? Почему ему не сидится дома? С тех пор как стряслось несчастье, Ляма все время томит мысль, что ему надо что-то сделать. Может, отправиться на поиски отца? Привезти его и показать, что дома творится. «Почему все другие отцы сидят дома?» — сказал бы он папе. Впрочем, нет, он не мог бы этого сказать, слова застряли бы в горле, он сгорел бы со стыда.

Отец очень близок Ляму. Его роднит с отцом и мебель, которую тот сам смастерил; и книги с тиснеными золотыми корешками, которые отец сам переплел; и затейливая клетка с пряничными дверцами, которую отец сделал для певчей пташки, — теперь она битком набита лекарствами и так пропахла, что к ней подойти невозможно; и подсвечники с олешками, которые отец когда-то отлил для мамы и которые почему-то ей не понравились. Впрочем, сейчас, после смерти Шейны, она все же стала ими пользоваться. Когда Лям смотрит на эти подсвечники, ему всегда вспоминается отец, и на душе становится тоскливо.

Почему все кругом толкуют, что папа и умница, и веселый, и ученый, а дома так уныло, так пусто и Шейна в могиле?!

Однажды отец приехал на праздники домой. Мама сразу подобралась, стала строгой. В первый же день отец посадил всех ребят за стол, Ляма усадил рядом, достал книгу и начал читать сказку о корабле, идущем по бурному морю.

На другой день начались праздники. Весь город пел, плясал и дрался. А отец забрался на крышу молельни и стал выкрикивать нараспев, как это делают в синагоге при вызове к чтению Торы. А люди снизу насмешливо отвечали ему: «Мэ-э». Отец опять пел свое, а снизу опять: «Мэ-э».

Лям тогда был еще совсем маленьким, но он вместе со всеми кричал «мэ» и безутешно плакал.

А на третий день отец снова исчез.

Вот уж скоро он явится и привезет соломорезку. Может, он теперь наконец останется дома насовсем, снова посадит ребят за стол, снова будет рассказывать из книг про корабль в бушующем море. А потом все переоденутся во все новое и пойдут вместе с бабушкой осматривать новую квартиру.

Бабушка протерла окошко и посмотрела на улицу; снова протерла и опять глянула. Лям подбежал к двери и увидел осколки радуги, сверкающий простор Буга и поднимавшуюся по крутому берегу таратайку. Подъем крут, лошади и колеса скользят, ползут обратно, но пассажиров это мало смущает. Накрывшись рядном, они сидят, стиснутые среди узлов и чемоданов.

Не успела таратайка подняться в гору, как из нее выпрыгнул приземистый человечек, а ему навстречу с верхней улицы кинулась жена Йоси Либерса и их ребята. Шустрая Переле тоже помчалась ему навстречу. И еще много-много мужчин и женщин выбежало из домов. Все они, несмотря на лужи, торопились встретить приехавшего, затем шлепали вместе с ним к его дому, громко переговариваясь на ходу.

И сразу же из уст в уста покатилась молва о том, что Йося Либерс назло Гайзоктеру второй раз досрочно освобожден, не отсидев и полугода. Теперь все начнется сначала. Йося Либерс снова будет доносить, что Гайзоктер промышляет краденым, у него обнаружат краденое, но сидеть в каталажке будет и на этот раз не Гайзоктер, а все тот же Йося Либерс.

Тем временем таратайка, проехав немного, остановилась у заезжего дома Гели-Голды. Возница почему-то принялся бранить хозяйку, та ответила ему тем же и велела убираться подальше. Вокруг таратайки стал собираться народ. Возница стегнул лошадей и подъехал к Ляминому дому.

Лям кинулся к таратайке: «Наверно, папа привез соломорезку!» Но никто там не шелохнулся.

Возница ткнул кого-то кнутовищем:

— Эй, ты, гайзоктеренок, слазь!

Никто не шевельнулся. Возница соскочил с таратайки и приподнял рядно. Показалось узкое лицо паренька, голова была еле прикрыта рваной кепчонкой-«лисапедкой». В прошлом году у Ляма была борзая — она точь-в-точь так выглядела. Потом собака сама далась живодеру в руки. Паренек в повозке глубже зарылся лицом в тряпки — он и не думал слезать.

К таратайке подошла бабушка. Возница стал ей сердито втолковывать.

— Его привез Либерс, — он показал на парнишку, — нарочно в пику Гайзоктеру. А теперь Либерс притворился дурачком, отступился, а Геля-Голда тоже не желает брать парнишку к себе. Ну а его мать тысячу раз наказывала нам не пускать его к Гайзоктеру — тот убьет его. Куда мне его девать, я вас спрашиваю? Может, вы возьмете его?

Бабушка в растерянности все туже стягивала под подбородком концы своего растерзанного платка.

Подошла Геля-Голда.

— Нет, я боюсь Гайзоктера, — шепнула она. — Ведь это сущий зверь!

Мальчишка на таратайке дрожал. Лица его не было видно. Лишь время от времени из-под «лисапедки» сверкал полный страха взгляд:

«Сейчас начнется ссора или драка, и все выместят на мне».

Тем временем народу становилось все больше. Вот-вот начнется заваруха. Весь город узнает и, главное, Гайзоктер, что Либерс привез ему хорошенький сюрприз. Тогда драки не миновать.