Левый берег

- "Бал жертв" - это относится к термидору, а не просто к послетеррорному времени. Записки же Сансона - фальшивка.

- Так разве в этом дело - фальшивка или нет. Была такая книга. Выпьем рому. Много я перебирал напитков, и лучше всего ром. Ром. Ямайский ром.

Жена собрала обедать - горы какой-то жирной снеди, которая поглощалась почти мгновенно прожорливым Флемингом. Неукротимая жадность к еде осталась навек во Флеминге, как психическая травма осталась, как и у тысяч других бывших заключенных - на всю жизнь.

Разговор как-то прервался, в наступающих сумерках городских услышал я рядом с собой знакомое колымское чавканье.

Я подумал о силе жизни - скрытой в здоровом желудке и кишечнике, способности поглощать - это и было на Колыме защитным рефлексом жизни у Флеминга. Неразборчивость и жадность. Неразборчивость души, приобретенная за следовательским столом, тоже была подготовкой, своеобразным амортизатором в этом колымском падении, где никакой бездны Флемингу не было открыто - все он знал и раньше, и это дало ему спасение - ослабило нравственные мучения, если эти мучения были! Никаких дополнительных душевных травм Флеминг не испытал он видел худшее, и равнодушно смотрел на гибель всех рядом, и готов был бороться только за свою собственную жизнь. Жизнь была спасена, но на душе Флеминга остался какой-то тяжелый след, который нужно было стереть, очистить покаянием. Покаянием - обмолвкой, полунамеком, беседой с самим собой вслух, без сожаления, без осуждения. "Мне попросту не повезло". И все же рассказ Флеминга был покаянием.

- Видишь книжечку?

- Партбилет?

- Угу. Новенький. Но непросто все было, непросто. Полгода назад разбирал обком мою партийную реабилитацию. Сидят, читают материалы. Секретарь обкома, чуваш этот, говорит, мертво так, грубо: "Ну, все ясно. Пишите решение: восстановить с перерывом стажа".

Меня как обожгло: "с перерывом стажа". Я подумал - если я сейчас не заявлю о своем несогласии с решением, мне в дальнейшем всегда будут говорить - "а чего же вы молчали, когда разбиралось ваше дело? Ведь вас для того и вызывают лично на разбор, чтобы вы могли вовремя заявить, сказать..." Я поднимаю руку.

"Ну, что у тебя?" Мертво так, грубо.

Я говорю: "Я не согласен с решением. Ведь у меня будут всюду, на всякой работе требовать объяснения этого перерыва".

"Вот какой ты быстрый,- говорит первый секретарь обкома. - Это ты потому бойкий, что у тебя материальная база - сколько по выслуге лет получаешь?"

Он прав, но я перебиваю секретаря и говорю: прошу полной реабилитации без перерыва стажа.

Секретарь обкома вдруг говорит: "Что ты так жмешь? Что горячишься? Ведь у тебя руки по локоть в крови!"

У меня в голове зашумело. "А у вас,- говорю,- у вас не в крови?"

Секретарь обкома говорит: "Нас не было здесь".

"А там,- говорю,- где вы были в тридцать седьмом году - там у вас не в крови?"

Первый секретарь говорит: "Хватит болтать. Мы можем переголосовать. Иди отсюда".

Я вышел в коридор, и вынесли мне решение: "В партийной реабилитации отказать".

Я в Москве хлопотал полгода. Отменили. Но приняли только эту, самую первую формулировку: "Восстановить с перерывом стажа".

Тот, который докладывал мое дело в КПК, сказал - не надо было лаяться в обкоме.

Я все хлопочу, сутяжничаю, езжу в Москву и добиваюсь. Пей!

- Я не пью.

- Это не ром, коньяк. Пять звездочек коньяк. Для тебя.

- Убери бутылку.

- Да и верно, уберу, унесу, возьму с собой. Не обижайся.

- Не обижусь.

Прошел год, и я получил от букиниста последнее письмо: "Во время моего отъезда из Ленинграда скоропостижно умерла моя жена. Я приехал через полгода, увидел могильный холм, крест и любительское фото - ее в гробу. Не осуждай меня за слабость, я здравый человек, но не могу ничего сделать живу как во сне, утратив интерес к жизни.

Я знаю, это пройдет - но нужно время. Что видела она в жизни? Хождение по тюрьмам за справками и передачами? Общественное презрение, поездка ко мне в Магадан,- жизнь в нужде, а вот сейчас - финал. Прости, потом я напишу тебе больше. Да, я здоров, но здорово ли общество, в котором я живу.

Привет".

1956

ПО ЛЕНДЛИЗУ

Свежие тракторные следы на болоте были следами какого-то доисторического зверя - меньше всего это была поставка по лендлизу американской техники.

Мы, заключенные, слышали об этих заморских дарах, внесших смятение в чувства лагерного начальства. Поношенные вязаные костюмы, подержанные пуловеры и джемперы, собранные за океаном для колымских заключенных, расхватали чуть не в драку магаданские генеральские жены. В списках эти шерстяные сокровища обозначались словом "подержанные", что, разумеется, много выразительнее прилагательного "поношенные" или всяких и всяческих б/у - "бывших в употреблении", знакомых только лагерному уху. В слове "подержанные" есть какая-то таинственная неопределенность - будто подержали в руках или дома в шкафу - и вот костюм стал "подержанным", не утратив ни одного из своих многочисленных качеств, о которых и думать было нельзя, если бы в документ вводили слово "поношенный".