Левый берег

— Программу свою вы мне изложили, — процедил Петрович. — Мне она — подходящая. Не знаю Вас, то верно… Да только я, сынок, не первый день на свете живу. И людей видеть умею. Не бандиты вы. Обычные наши мужики. И дело ваше правое. За него и повоевать — не грех.

— Ну-ну… — неопределенно промычал Саша.

Не о том хотел сказать Петрович. Но слишком много у него было на душе, чтобы вот так сразу переложить это на слова.

Он не был политиком, никогда не интересовался общественной деятельностью. И хоть и был членом партии, коммунистом по духу не являлся. Не то, чтобы он упирался, когда его начали "окучивать" заводские партийные работники. Скорее, вступил с охотой. Это было полезно и почетно.

А обрабатывали его капитально. КПСС к тому времени окончательно перестала быть, собственно, рабочей партией. Она мутировала в партию служащих. И это было головной болью тогдашних бонз. Ясное дело! Кто у нас в стране должен быть в авангарде социалистического строительства? Кто — носитель власти и главная ее опора? Рабочий класс, кто же еще! Власть-то у нас какая? Рабоче-крестьянская, забыли что ли… А что же это за рабоче-крестьянская власть, когда единственная партия, ядро политической системы страны, состоит в основном не из рабочих и крестьян, а из служащих и интеллигенции? Ерунда какая-то получается… Значит надо делать — что? Правильно! Проводить пропагандистскую работу среди трудовых коллективов предприятий и колхозов на предмет пополнения рядов КПСС рабочим классом. Чем, собственно говоря, и занимались партийные работники на низовом уровне с переменным успехом…

Все тогда знали: это надо было что-нибудь особенное отчебучить, чтобы рабочего из партии турнули. Попробуй-ка… Заклюют наверху, и разбираться не станут. "Вы что там, сукины дети, с ума посходили? Рабочих из партии исключаете! У нас и так каждый пролетарий на вес золота, а вы еще и ряды наши, так сказать, прореживаете! У-у-у, мать вашу так! Что ты там говоришь? Алкаш? Жену бьет? Работу с похмелья прогуливает? Так проведи среди него разъяснительную работу! Поставь на вид! Товарищеский суд, в конце концов! Ты партийный работник или где!?"

А теперь… Теперь он никто. Совсем никто. Как там: "кто был ничем, тот станет всем"? Так, что ли? Ага. Только наоборот. Петрович не был идиотом или небесным романтиком. Он прекрасно видел всю ложь и скотство, которое творилось при коммунистах. Для того чтобы понять, что ни о каком социальном равенстве и речи не было, не надо было быть профессором политэкономии. Но все же, несмотря ни на что, тогда он чувствовал себя человеком. Он уважал себя, он был уверен, что делает что-то полезное, а не барахтается в грязи, пытаясь не опуститься до нищеты.

А что сейчас?! Да пошли они все к такой-то матери! Накопилось злости… За все. За разорванную надвое жизнь, за унижение бедностью, за молчаливые упрекающие взгляды сына, вынужденного идти в школу в старых туфлях с дыркой на подошве. За то, что оказался на обочине жизни. За то, что, не двигаясь с места, оказался в чужой стране, которая раньше была своей, родной. За наглые надменные морды лощеных телеведущих, с умными лицами обливающих с экранов телевизоров грязью все, что раньше было для него свято. И главное — за дурманящее, стягивающее душу и тело бессилие противостоять всему этому, повлиять хоть на что-то…

В этом — причина. Именно поэтому Петрович поступил так, а не иначе. Когда он увидел этих парней, решительных, твердых, желающих что-то изменить в своей жизни, ему тоже захотелось хоть на какое-то время стать таким же. Почувствовать себя мужчиной, воином, а не униженным стариком, бывшим рабочим, возящим по ночам шлюх и пьяных "мажоров", чтобы заработать себе на кусок хлеба.

И теперь он знал, что пойдет до конца. Не выпустит этот "калаш" из рук, не вернется в прежнее состояние. Он больше никогда не будет жертвой…

— Смотри, — серьезно проговорил Саша. — Коли уж ввязался, заднюю скорость не включай. Мы тут не в игрушки играем. Ты теперь в составе Двадцать седьмой боевой группы Кировогорской дружины "Краинского народного фронта". Отныне мы подчиняемся "Кировогорскому Революционному Совету". Я — твой командир, а время военное. Понял?

— Я Вас прекрасно понял, товарищ командир, — медленно и немного издевательски-официально ответил Петрович. — Только вот решений я своих не меняю. Не та порода. А что такое дисциплина, думаю, мне не хуже Вас известно. У нас в танковых войсках этому быстро учили.

Саша удовлетворенно кивнул.

Время тянулось мучительно долго. Все молчали, и только командир, видимо, имея своей целью подбодрить подчиненных, изредка заводил какой-нибудь пустой разговор. Автомобилей становилось все меньше. Мимо проехала патрульная милицейская машина, не обратив на стоящую "пятерку" никакого внимания. Петрович изредка смотрел на часы. Прошел почти час с тех пор, как они подъехали к мосту.

— Готовность — десять минут, мужики, — вдруг резко сказал Саша.

— Н наконец-то, — выдохнул Колян.

Все напрягли внимание. Петрович внутренне собрался.