Левая сторона

Одно внушает какую-никакую надежду в критически тяжелые времена: мир божий устроен так премудро, что всегда найдется средство так или иначе поправить дело; например, можно все начать сначала, помаленьку развивая в народе нравственное чувство, с призвания варягов и Крещения Руси, потом заново пройти через возрождение национального духа, какой наблюдался при Минине и Пожарском, приструнить русачка по примеру Петра Великого, вдругорядь инициировать всемирный меморандум государя Павла I, взбодрить толстовскую идею непротивления злу насилием, и так до самого феномена Великого Октября.

Как-то Володю Обмылкова отвлек от этих размышлений участковый врач по фамилии Петерсон. Он пришел, развернул в прихожей сушить свой зонт, померил Володе кровяное давление, пощупал его правую ногу, забранную гипсом, а после устроился на кухне и выпил шесть стаканов чая в подстаканнике из фраже. Между третьим и четвертым стаканами Володя справился у доктора, не должен ли он ему за визит, на что Петерсон сердито объявил, что он-де с пациентов благодарности не берет.

— Скажите, пожалуйста, какая Ламанча! — ехидно заметил Володя. — Вы часом не из дворян?

— Да нет; из обывателей города Медынь, Калужской губернии, из простых.

— Все равно волк в лесу сдох! Чтобы наш врач, наследник славы Пирогова и Боткина, да не драл семь шкур с больных — такого просто не может быть!

— Это правда. Совсем опустилась наша медицина, врачей настоящих нет. Вообще людей мало осталось, примерно два человека на миллион.

— То-то и оно! Между тем страна катится в пропасть, и поставить ее на ноги могут только настоящие люди, которых нет. Откуда им взяться-то, если в двух последних поколениях народ выродился до невозможности его воспитывать и лечить?! Ведь столько врожденных болезней развелось, сколько их не было никогда!

— А вот я вам сейчас доложу, откуда берутся настоящие люди и как можно пополнить наш нищенский генофонд. Видите ли, мой прадед, тоже по фамилии Петерсон, был ближайшим сподвижником знаменитого некогда мыслителя и провидца, библиотекаря Румянцевского музея Николая Федорова, который придумал воскрешать покойников во плоти. Он считал, что человечество не полно и по-настоящему ничего не может без содействия своих предков, и поэтому его принципиальнейшая задача — воскресить во плоти всех усопших, когда-либо попиравших российский грунт. Ну, не только отечественный, разумеется, а вообще.

Володя сделал правой рукой характерный жест, точно он приподнял за донышко чайное блюдце манерно растопыренными пальцами, и сказал:

— Мысль ослепительная, конечно, но как же можно усопшего воскресить?

— Очень просто. Видите ли, несмотря на химические реакции, которым подвержен труп, первочастицы все равно остаются уникальными, персонифицированными, как отпечатки пальцев, радужная глаза и даже перхотинки в волосах. Следовательно, необходимо только найти такую магнетическую силу, которая извлекла бы эти первочастицы из природы, соединила бы их в молекулы, а молекулы соответственно в уникальные физические тела. Вот как дети собирают из конструктора всякую всячину, так и усопшего человека можно собрать из деталей, вплоть до одежды, в которой он был погребен, и последней перхотинки в волосах. Причем это уже будет не покойник, а живой человек, потому что воспроизведение организма в его первозданном виде, реконструкция заданной органики неизбежно должна будет устранить саму причину смерти, будь то инфаркт, ножевое ранение, асфиксия, цирроз печени или падение с высоты. Дело только за магнетической силой, которая может действовать через какую-то личную вещь покойного, как по запаху галоши натаскивают собак.

— А есть такая сила? — спросил Володя и судорожно сглотнул.

Доктор ответил:

— Есть.

Человек на Руси устроен таким бестолковым образом, что если ему в голову втемяшится какая-нибудь посторонняя греза, хотя бы идея бесклассового общества, основанного на распределении по труду, то ему уже отец с матерью не дороги и никакая коммерция не увлекает, а все подавай его грезу, воплощенную в материале, даже если она противоречит таблице умножения и не отвечает на сакраментальный вопрос — «зачем?» То есть неудивительно, что федоровская затея настолько захватила Володю Обмылкова, что он провалялся три недели на своем кожаном диване, задрав поврежденную ногу и заложив пальцем второй том «Философии общего дела», и в конце концов решил бросить все и сломя голову пуститься в воскрешение мертвецов. «А то, — рассуждал он сам с собой, — жизнь-то проходит, и скоро совсем пройдет, и останется после тебя на Востряковском кладбище именно что лопух…» Словом, старая песня, и даже на дедовский, вечный лад.