Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

Еще один – возможно, менее трагический пример – судьба Т. П. Богатикова (1871–?), священника с. Лосево (Грязное?) Задонского уезда Воронежской губернии, который прислал 27 июля 1901 г. письмо Л. Н. Толстому с критикой епископата и выражал писателю сочувствие по поводу его отлучения. В своем ответе Толстой, замечая, что получил «сильное и радостное впечатление» от письма, указывает, что это уже четвертый священник, который выражает согласие не с его взглядами, «а с сущностью учения Христа» (73, 119–120). 19 марта 1904 г. Богатиков прислал еще одно письмо, в котором сетовал на сложность своего положения и, по-видимому, писал о своих планах оставить «бессмысленную деятельность» священника и снять с себя сан, и в случае необходимости уехать за границу, но жаловался на тяжелое положение семьи. На это послание Л. Н. Толстой также ответил (75, 76–77), обещая поддержку в России и за границей и даже финансовую помощь. В обоих письмах писателя звучит призыв к мученичеству и рождению в себе нового человека и приводится история Аполлова.

Совершенно исключительны в качестве примера материалы, связанные с деятельностью афонского схимонаха Ксенофонта, в миру К. А. Вяземского (1852–1904), путешественника и географа, который квалифицировал синодальное определение как «клеветническое беззаконное отлучение»[598]. Вяземский дважды посещал писателя в Ясной Поляне в начале 1890-х гг. Его монашеские ориентиры крайне противоречивы: достаточно сказать, что для него духовными образцами были архимандрит Макарий (Сушкин), известный афонский старец и подвижник, и Л. Н. Толстой. Такая противоречивость, конечно, более чем парадоксальна: «письма его с Афона говорят о том, что и на Святой Земле душа его не находила покоя, продолжала метаться»[599]. Но самое поразительное другое: в письмах сестре Вяземский рекомендует ей прочитать роман «Воскресение» без цензурных изъятий, называя его «высоконравственным» и «христианским». Став афонским схимником, Вяземский сумел какими-то неведомыми путями сохранить в себе вполне толстовское отношение к таинствам Церкви, фактически противопоставляя их заповеди о любви к Богу и ближнему.

Я говорил уже, что были священники, которые по-человечески очень сочувствовали Л. Толстому. Напомню историю взаимоотношений Л. Н. Толстого с протоиереем Дмитрием Троицким, который в течение многих лет был образцом пастырского смирения и любви, а также верности делу миссии. Его взгляды изложены в брошюре отца Дмитрия, в которой простой тульский тюремный священник отметил ряд интересных и важных наблюдений, связанных с личностью писателя.

Во-первых, он сообщает, что антицерковное выступление Л. Н. Толстого было для духовенства полной неожиданностью: «…наше русское православное пастырство не было приготовлено к воздействию на такую небывалую на Руси личность, как Толстой, с его крайним заблуждением»[600].

Кроме того, протоиерей Д. Троицкий подчеркивает, что в Православной Церкви явились «кусающиеся пчелы», которые набросились на писателя и тем самым еще больше отдалили его от Церкви. В духовных журналах публиковались статьи, которые не соответствовали духу православия и кроткому духу увещания брата и поэтому верующих чад Церкви успокоить не могли, а для самого писателя послужили новым раздражающим фактором.

Именно эта скорбь о том, что содержание церковных увещаний не соответствует своему высокому назначению, а результат их действия прямо противоположен ожидаемому, подвигла тульского тюремного священника к контактам с Л. Н. Толстым. По благословению своего епархиального архиерея в сентябре 1897 г. протоиерей Д. Троицкий написал Толстому первое письмо, которое поистине дышит духом любви, кротости и самоуничижения.

Это послание возымело действие, причем сразу же: Л. Н. Толстой изъявил желание побеседовать с автором письма. Первая встреча состоялась 26 сентября 1897 г., она прошла в такой дружеской обстановке, что тульский священник даже был приглашен отобедать.

За первой встречей последовал ряд других, причем протоиерей Д. Троицкий замечает, что своей миссионерской тактикой выбрал необсуждение острых богословских вопросов, так как заметил, что всякий раз, когда разговор касался веры и Церкви, Толстой «волновался, высказывал краткие насмешливые афоризмы и даже кощунствовал»[601], и его поведение вызвало недоумение не только самого протоиерея Д. Троицкого, но даже и членов семьи Л. Н. Толстого.