Лев Толстой

Она вернулась к нему, села у изголовья и не отходила весь день. В половине девятого вечера двери дома были открыты для прощания. Перед телом со сложенными на груди руками шли друзья, знакомые, железнодорожные служащие, журналисты, крестьяне, рабочие. Ни одной иконы, ни одного распятия. Керосиновая лампа едва освещала спокойное лицо Толстого и Софью Андреевну с красными от слез глазами, дрожащим подбородком, сжатыми губами.

Тульский архиерей Парфений приехал в Астапово в половине девятого утра и был удручен, узнав, что Толстой умер. Не теряя времени, побеседовал с каждым из членов семьи, пытаясь выяснить, не произошло такого, что позволило предположить, будто покойный хотел быть похоронен по церковному обряду. Все ответили отрицательно. Андрей сказал, что сам, как истинный православный, хотел бы, чтобы отец примирился с церковью, но лгать не станет.

Немедленно заместитель начальника департамента полиции отправил телеграмму, извещая руководство, что миссия архимандрита Парфения успеха не имела, что никто из родных не счел возможным подтвердить, что Толстой выражал желание вернуться в лоно Церкви.

Игумен Варсонофий, опасавшийся упреков в том, что ничего не сумел добиться, получил от рязанского губернатора бумагу, в которой говорилось, что, несмотря на настойчивые обращения старца к членам семьи Льва Николаевича и докторам, не был к нему допущен и провел на станции Астапово десять дней.

После чего представители церкви удалились, не забыв напомнить местному священнику о запрете заупокойной службы по умершему. Остались жандармы, наблюдавшие за происходящим. Народ прибывал по мере того, как становилось известно о смерти Толстого. Железнодорожные служащие украсили его постель ветками можжевельника, положили венок с надписью: «Апостолу любви». Другой венок, цветы для которого вырезали дети, положила в ноги внучка поэта Дельвига: «Нашему славному дедушке, юные почитательницы». Крестьяне из соседней деревни подходили с детьми, один из них сказал сыну: «Запомни, он жил для нас».

Женщины плакали, били поклоны, крестились, незнакомые люди целовали руки. Казалось, его семья – все «маленькие люди» России. К полудню вдруг раздалась «Вечная память»: церковь запретила заупокойную службу, и народ сам отслужил ее, как считал нужным. Под низким потолком грубые, неумелые голоса призывали Бога успокоить душу раба своего Льва. Жандармы, призванные следить за соблюдением решения Святейшего Синода, потребовали прекратить. Все замолчали, но через мгновение вновь запели и продолжали до нового вмешательства жандармов.

В целом власти были довольны: прощание протекало мирно, не было призывов к демонстрациям, тело вот-вот должны были увезти во избежание еще большего скопления народа.

«Студент-медик пятого курса, Н. А. Дунаев, впрыснул формалин в тело покойного. Формовщик Агафьин и скульптор Меркуров, приехавшие из Москвы, сняли маски с его лица, художник Пастернак и другие зарисовали его, фотографы сделали несколько снимков, кто-то обвел на стене карандашом тень лица покойного, даваемую лампой».

День и ночь телеграф работал без остановки, родные Толстого получали телеграммы соболезнования со всего мира. За двадцать четыре часа доведенные до изнеможения служащие приняли восемь тысяч слов.

Восьмого ноября сыновья Толстого – Сергей, Илья, Андрей и Михаил – вынесли из домика простой гроб темно-желтого цвета без креста и украшений и положили его в товарный вагон на помост, обтянутый черной материей. Внутри вагон был украшен снопами и еловыми ветками. Толпились фотографы, операторы неистово снимали. В вагоне первого класса разместились Софья Андреевна с семьей. В еще одном ехали двадцать пять представителей прессы. В час пятнадцать поезд тронулся. Конечный пункт – Козлова Засека. Толстой не раз говорил, где хочет быть похоронен: в Ясной Поляне, на краю оврага у Заказа, где зарыта зеленая палочка, на которой записана тайна всеобщей любви, о чем рассказывал брат Николенька.

Министерство внутренних дел в последний момент запретило отправление в Ясную Поляну специальных поездов для желавших проститься с писателем, Синод воспротивился проведению поминальных служб памяти отлученного, полиция получила приказ внимательно следить, чтобы на погребальных венках не появилось крамольных надписей, гарнизоны крупных городов стояли наготове, цензура была сурова, как никогда, но вся Россия погрузилась в траур. Портреты Толстого в черной рамке появились на первых полосах всех газет, некоторые театры отменили спектакли, не было лекций в Санкт-Петербургском университете, царь, Дума направили семье телеграммы соболезнования. Были и стачки, и манифестации студентов, разогнанные полицией, водоворот событий вокруг крошечного старика в деревянном гробу в товарном вагоне.