Лев Толстой

13 октября написано: «Хочу писать Кавказские очерки для образования слога и денег». Это как бы особая работа бесконечно меньшего значения, чем работа над романом. «Мысль романа счастлива — он может быть не совершенство, но он всегда будет полезной и доброй книгой. Поэтому надо за ним работать и работать не переставая».

Для очерков Толстому нужен заказ: «Ежели письмо от Редактора побудит меня писать Очерки Кавказа, то вот программа их: 1) Нравы народа: а) История Саломониды, b) Рассказ Балты, c) Поездка в Мамакай-Юрт. 2) Поездка на море: а) История Немца, b) Армянское управление, с) Странствование кормилицы. 3) Война: а) Переход, b) Движение, с) Что такое храбрость?» Тут же развертывается программа романа. «Основание Романа русского помещика: Герой ищет осуществление идеала счастия и справедливости в деревенском быту. Не находя его, он, разочарованный, хочет искать его в семейном. Друг его, она, наводит его на мысль, что счастие состоит не в идеале, а постоянном, жизненном труде, имеющем целью — счастие других. 2) Любви нет. Есть плотская потребность сообщения и разумная потребность в подруге жизни. Доказательство бессмертия души есть ее существование. Все умирают, скажут мне. Нет: все изменяется, и это изменение мы называем смертью, но ничего не исчезает. Сущность всякого существа — материя — остается. Проведем параллель с душою. Сущность души есть самосознание. Душа может измениться со смертью, но самосознание, т. е. душа, не умрет».

Займемся этим большим и как будто противоречивым высказыванием. Из плана очерков лишь параграф «с» осуществлен частично. Толстой начал писать «Поездку в Мамакай-Юрт». Начинается очерк с точного указания: «В 1852 году в июне месяце я жил на водах Старого Юрта».

Дальше идет полемика с Марлинским и Лермонтовым: с представлением о воинственных черкесах, голубоглазых черкешенках, о чинарах и т. д. Автору это когда-то нравилось, как стихи на полунезнакомом языке. Но дальше начинается анализ этой полупонятной поэмы: «…начну с того, что черкесов нет — есть чеченцы, кумыки, абазехи и т. д., но черкесов нет. Чинар нет — есть бук, известное русское дерево. Голубоглазых черкешенок нет (ежели даже под словом черкес разуметь собирательное название азиатских народов) и мало ли еще чего нет».

Толстой писал эти строки молодым писателем и человеком, недолго побывавшим на Кавказе. Он и прав и не прав. Черкесов в том смысле, как это понятие употреблялось в тогдашней литературе, нет, но черкесы, как союз племен, уже образовались. Чинара вовсе не бук: чинара — это кавказское название платана, который в Имеретии и Кахетии достигает огромных размеров. Может быть, русские офицеры на северном склоне гор Кавказа и называли ошибочно буковые деревья в лесах Большой Чечни чинарами.

Весь очерк должен был отстаивать трезвую правду.

Толстой хочет верно передать действительность и преодолеть слово: «Слово далеко не может передать воображаемого, но выразить действительность еще труднее. Верная передача действительности есть камень преткновения слова».

Русская очерковая литература к тому времени уже дала очень много. К ней относились «Записки охотника» Тургенева. Значение Тургенева в это время для Толстого велико. Но он хочет другого и большего: он хочет анализа — большого движения искусства к морали и науке.

Военная среда, в которую Толстой попадает без чина и должности, ставит его рядом с солдатом, позднее сажает рядом с солдатом перед одним костром.

Станица смотрит на безмундирного брата офицера без большого уважения. Только бражники и среди них заштатный казак Епифан Сехин сближаются с ним. Толстой в нем видит свободного человека, не связанного ложью цивилизации.

Епишка оказывается человеком, который не только много знает, не источником сведений, не сказителем, со слов которого можно многое записать, а характером, находящимся в противоречии с тогдашним, уже наступившим днем Кавказа: обострением борьбы с чеченцами и распадом самого казачества.

Епишка для Толстого значит больше, чем Старый цыган для Пушкина.

Дальние горы лежат перед писателем, они вносят в его душу покой и разлад.

Покой потому, что они как будто стирают старые его проигрыши, старые его вины.

Но одновременно возникает представление об огромных проигрышах — несведенных счетах с народом.

Любовь, которую отрицает Толстой в своем плане очерков, оказывается такой же реальной, как и горы.

Любовь, Епишка, горы, казачество, взятые в их диалектике, в их противоречивости, исследованные движением души, заставляют Толстого, не осуществив до конца план очерков и не завершив роман, в котором догматически должны были утверждаться значение и обязанности русского помещика, начать роман «Казаки».

Это роман о любви, о Кавказе и о нем самом — Толстом. Чем дальше писался роман, тем больше Оленин становился Толстым, так как писатель начинал понимать себя в мире.

Разработка темы была начата как своеобразная баллада, в какой-то степени связанная с казачьими песнями, в ней есть героиня Марьяна и прибытие арб, на которых лежат изрубленные казаки.