Лев Толстой

Общество, в котором находился Николай Левин, женщина, которую он выкупил из публичного дома, чтобы сделать ее подругой своей жизни, его друзья — все напоминает нам о революционных демократах того времени. Константину Левину кажется, что он их не слушает; на самом деле он очень хорошо слышит Николая, и потом, начавши думать по-своему, он собирается писать книгу, которая должна была решить сразу все — «не только произвести переворот в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить начало новой науке — об отношениях народа к земле…»

Но понять законы новой жизни помогли Толстому те разговоры в комнате Николая, которые Константин будто бы слушал невнимательно. В этом диалоге Толстой беседует сам с собой. После разговора Левин едет в поезде — и тут появляется слово, которое мы не слыхали в самом разговоре, слово «коммунизм»:

«…разговор брата о коммунизме, к которому он тогда так легко отнесся, теперь заставил его задуматься. Он считал переделку экономических условий вздором, но он всегда чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа и теперь решил про себя, что для того, чтобы чувствовать себя вполне правым, он, хотя прежде много работал и нероскошно жил, теперь будет еще больше работать и еще меньше будет позволять себе роскоши. И все это казалось ему так легко сделать над собой, что всю дорогу он провел в самых приятных мечтаниях».

Но все оказывается не таким простым, и, приехавши через несколько времени в имение к брату, Николай издевается над новым увлечением Левина:

«…Николай вызвал брата высказать опять ему свой план и стал не только осуждать его, но стал умышленно смешивать его с коммунизмом…

— Ты только взял чужую мысль, но изуродовал ее и хочешь прилагать к неприложимому».

Левин оправдывается, хотя тщетно, потому что он не отрицает собственности, капитала и наследственности.

«— То-то и есть, ты взял чужую мысль, отрезал от нее все, что составляет ее силу, и хочешь уверить, что это что-то новое, — сказал Николай, сердито дергаясь в своем галстуке».

Левин — строгий хозяин, учитывающий у рабочего кусок хлеба, отказывающий прибавить еду в трудные рабочие дни.

«Он знал, что нанимать рабочих надо было как можно дешевле; но брать в кабалу их, давая вперед деньги дешевле, чем они стоят, не надо было, хоть это и было очень выгодно. Продавать в бескормицу мужикам солому можно было, хотя и жалко было их; но постоялый двор и питейный, хотя они и доставляли доход, надо было уничтожить. За порубку лесов надо было взыскивать сколь возможно строже, но за загнанную скотину нельзя было брать штрафа…» Петру, платившему ростовщику десять процентов в месяц, нужно было дать взаймы, чтобы выкупить его; но нельзя было спустить и отсрочить оброк мужикам-неплателыцикам. «…Нельзя было простить работнику, ушедшему в рабочую пору домой потому, что у него отец умер, как ни жалко было его, и надо было расчесть его дешевле за прогульные дорогие месяцы; но нельзя было и не выдавать месячины старым, ни на что не нужным дворовым».

Дальше идут такие же очень условные и очень твердые правила.

Удается чисто крепостнически-ростовщическое хозяйство. Сосед-помещик рассказывает:

«…Мое хозяйство все, чтобы денежки к осенним податям были готовы. Приходят мужички: батюшка, отец, вызволь! Ну, свои все соседи, мужики, жалко. Ну, дашь на первую треть, только скажешь: помните, ребята, я вам помог, и вы помогите, когда нужда — посев ли овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку с тягла…»

Но Левин, хотя это и выгодно, не пользуется таким способом получения рабочего. В то же время он видит, что рабочему невыгодно хорошо работать на его земле:

«…интересы его были им не только чужды и непонятны, но фатально противоположны их самым справедливым интересам…»

Он хочет сделать рабочих пайщиками в своем имении и даже собирается написать об этом книгу. Но пока что он отдает покос крестьянам из третьего стога, увеличив свою долю: прежде они получали сено исполу.

«В нынешнем году мужики взяли всe покосы из третьей доли, и теперь староста приехал объявить, что покосы убраны…»

Толстой с необыкновенной поэтичностью рассказывает о том, как крестьяне после покоса проходят мимо помещика. Он должен был бы чувствовать себя перед ними правым, потому что они его обманывают, неправильно выкладывая сено в стога, а чувствует он другое:

«Бабы с песнью приближались к Левину, и ему казалось, что туча с громом веселья надвигалась на него. Туча надвинулась, захватила его, и копна, на которой он лежал, и другие копны и воза и весь луг с дальним полем — все заходило и заколыхалось под размеры этой дикой развеселой песни с вскриками, присвистами и еканьями. Левину завидно стало за это здоровое веселье, хотелось принять участие в выражении этой радости жизни. Но он ничего не мог сделать и должен был лежать и смотреть и слушать. Когда народ с песнью скрылся из вида и слуха, тяжелое чувство тоски за свое одиночество, за свою телесную праздность, за свою враждебность к этому миру охватило Левина…»