Лев пробуждается

Земля была, как свежеиспеченный хлеб: потрескавшаяся от мороза корка, напоенная водой таяния и дождей, согретая солнечной неделей конца февраля и рассыпающаяся крошками, дышащая лихорадочно копошащимися дождевыми червями, — крохотными плугами, взбивающими ее в мягкую постель для овса и ячменя.

Чайки верещали, нож плуга толкал комья на отвал, свежевывернутая земля вздымалась большой волной, переворачиваясь и падая в борозду. Внизу Псаренок пытался научить послушанию терьеров — тявкающих егозистых вертихвостов — и, судя по смеху окружающих, не очень-то в этом преуспевая.

Доносился смех и из каменной часовни, где отец Томас испытывал свое искусство владения кистью в попытке написать пламенного святого Михаила, покровителя церкви в Салтоне, на внутренних оштукатуренных стенах — и вышел перемазанным с головы до ног красной охрой, будто человек, выбравшийся из сточного колодца бойни.

В такой день нехитро забыть о зиме, о войне, о смертях. Об Изабелле. И все же свет не сдержать, и глашатай этого в лице Сима уже вскарабкался на последние ступени, запыхавшись от трудного подъема по винтовой лестнице на крышу.

— Всадник приближается, — проворчал он. — Надо быть, гонец от Брюса насчет выкупа за сэра Генри. На окаянный конец, прокляни Бог всех нотариусов и бумагомарак-крючкотворцев.

С англичанами заключили шаткое перемирие, но набеги продолжались — больше с шотландской стороны, чем с английской, и конец им положила только зимняя погода. Чтобы прийти к соглашению о выкупе, а затем получить охранные грамоты для поездки на юг, потребовалась уйма времени, а погода, державшая север взаперти, уступила каких-нибудь пару недель назад. Промедление просто-таки изводит Древлего Храмовника, думал Хэл. Не говоря уж о жене и чадах сэра Генри, справивших Мессу Христову без мужа и отца.

Он смотрел, как всадник на лошади одолевает широкий простор, пестрящий рощицами, окружающими Хердманстон, поднимаясь на холмы и съезжая в лощинки, так что порой совсем скрывался из виду. И только когда тот подъехал ближе, Хэла начала охватывать тревога — лошадь была в мыле, и гнал он куда спешнее, чем того требовала доставка простой вести о том, что обмен подтвержден.

Гонец был из Рослина — широколицый мужчина, смутно знакомый Хэлу, скорее работник, нежели солдат. Большой палец на его деснице, отметил про себя Хэл, от холода и трудов лопнул чуть не до кости — должно быть, ужасно больно…

Весточка пришла от Толстяка Дэйви, принявшего на себя в Рослине обязанности Джона Фентона.

Древлий Храмовник повернулся лицом к стене.

Окутанные кручиной, они поехали в Рослин, где государыня с чадами, цеплявшимися ей за юбки, ждала с трясущимися губами, едва удерживаясь от слез.

— Сожалею о вашей утрате, госпожа, — поведал Хэл, слыша жестяной дребезг пустопорожних слов.

— Истинно, — присовокупил Сим, тут же попытавшись повернуть разговор на более радостный лад: — Мы поедем на полудень и привезем вашего мужа домой, поимейте в виду, так что найдите в том утешение.

Это и в самом деле принесло утешение, увидел Хэл, хоть и слабое. Он встретился с Толстяком Дэйви в главной зале каменной цитадели, вознесенной на скальном уступе в окружении рва и деревянных и землебитных строений двора. Рослин уже начали перестраивать из камня, но когда Сьентклеров захватили в плен, работы прекратили, чтобы скопить денег на предполагаемый выкуп. Ну, хотя бы они могут начать это заново, уныло подумал Хэл. Двое мертвы, а одного вот-вот освободят, а притом без каких бы то ни было затрат.

Толстяк Дэйви был благодарен за предложение Хэла доставить Древлего Храмовника в Белантродич, как надлежит. Он сам и его одежды, его кольчуга, его экипировка и боевой конь принадлежат Храму в целом; они достанутся другому рыцарю.

Но, похоже, сие не всё. Лицо Толстяка Дэйви, уставившееся на Хэла, было подобно унылой вересковой пустоши, высасывающей жизнь из соболезнующих речей.

— Утрата Джона Фентона, а вслед за тем и сына была свыше его сил, — покачивая головой, поведал Толстяк Дэйви. — Просто слег в кровать и глазел в стену… — Примолк, стараясь совладать с собой, и наконец взял себя в руки. — Кроме одного раза. — Пошарив в своем кошеле, выудил оттуда холщовый мешочек и вручил его Хэлу. — Сказал, уж перед самым концом, что сие должно достаться вам, — сообщил он, подергивая щеками, превратившимися в огрызки былых румяных яблок. — По разным причинам, сказал. И не в последнюю очередь оттого, что вы — единственный взрослый Сьентклер, пребывающий на свободе и в миру.

Хэл подумал о сыне Древлего Храмовника, умершем в Тауэре, почти наверняка удавленном тетивой или уморенном голодом, как Смелый. Внука Генри, отца троих чад, остающихся в Рослине, держат в одном из собственных замков Эдуарда — Бревеле в Глостере, и если повезет, скоро он будет дома — если только Эдуард и дальше будет считать, что выгоды от обретения Фитцварина перевешивают ущерб от утраты пленного Сьентклера. Или просто не будет слишком сатанеть из-за шотландских дел.