Лев пробуждается

Когда ему сказали – ему сказали, о, Раны Господни! – что Псаренок будет приглядывать за дирхаундами, он строптиво решил отдать их Пряженику. Понимал, что это не более как задранная задняя лапа, помечающая собственную территорию, – на нем лежит ответственность за всех собак в Дугласе, хоть господских, хоть нет, – и ему не по нраву получать указания от какого-то ничтожного господинчика из Сьентклеров, считающего себя чересчур утонченным, чтобы равняться с простым людом.

Но еще менее ему пришлось по нраву ощущение этого пронзительного взора, так что он принялся хлопотать со сворами и приказаниями, все время чувствуя вперенные в него серые глаза, как зуд, который и почесать-то нельзя.

Искусно оседлав Брадакуса, Бьюкен изобразил фальшивую улыбку. Идею поохотиться высказал Брюс вчера вечером за столом, и Бьюкен всю ночь ворочался, обсасывая ее так и эдак в попытке понять, какую в том Брюс видит выгоду. Не считая комплота убить его из засады, так ничего и не измыслил, но поскольку занять себя больше нечем, потраченное время не в счет. Горечь подкатила под горло вкупе со съеденной на ужин кабанятиной с горчицей, тошнотворными газами, на вкус не менее погаными, чем его женитьба на этой сучке Макдафф.

Брак представлялся выгодным и ему, и Макдаффу Файфскому. Однако же собственный родственник Изабеллы, олицетворение алчности и порочности, предал ее отца смерти, что не очень-то прельщало стать членом этой семейки. Даже при подношении свадебных даров Рыжий Джон Комин Баденохский склонил голову к плечу, искривив губы в усмешке.

– Чаю, земли того стоят, кузен, – беспощадно заявил он Бьюкену, – ибо будешь почивать с волчицей, коей сказанные принадлежат.

Бьюкен задрожал от когтящего душу воспоминания о брачной ночи, когда он вломился в Изабеллу Макдафф. Он делал это с той поры всякий раз, когда она возвращалась из своих блужданий, и теперь это стало частью обычая, как и замок, ключ и отказы исполнить свой супружеский долг, вполне приставшие титулу графини Бьюкенской. Это, да еще рождение наследника, в каковом она покуда не преуспела; Бьюкен до сих пор толком не знал, прибегает ли она к ухищрениям, чтобы избежать этого, или попросту бесплодна.

А теперь она здесь, приехала в Дуглас якобы с невинным визитом, взяв для этого коня из одной конюшни с Брадакусом – Балиуса. О, Раны Христовы, и без того скверно, что она без женского пригляда, – хоть и твердит, что за ней ходят женщины Дугласа, но ведь даже без слуги, да верхом на превосходном андалузском боевом коне, в краю, где разбойники кишмя кишат… Она могла отправиться на тот свет, а от коня могла остаться лишь груда обглоданных костей… Бьюкен даже не знал, что сильнее – желание первого или страх второго, но вот она здесь, уютно устроилась в башне и отказывает ему в законных правах, а он тем временем чахнет в своем полосатом шатре в наружном дворе, и обостренное чувство собственного достоинства не позволяет ему затеять скандал.

Это сильно сократило расстояние, отделяющее ее от женского монастыря, о котором он подумывал. А заодно заронило подозрение, не может ли она с Брюсом… Он отогнал эту мысль. Навряд ли она осмелится, но пусть все же Мализ разведает.

А теперь он сидел как на иголках, дожидаясь ее появления, чтобы можно было начать эту треклятую охоту, хотя, если дела пойдут гладко, как запланировано, гордиев узел Брюсов будет разрублен. Предпочтительно, подумал он угрюмо, прежде чем блеснет секретный клинок Брюса.

Потому-то, разумеется, он и его люди, выбранные на охоту, снарядились как на войну, облачившись в кольчуги и сюркоты с гербами; Бьюкен заметил, что Брюс блистает в расшитой гербовой накидке, с непокрытой головой, с улыбкой наблюдая за щебечущим Джейми Дугласом, пытающимся петь и играть, одновременно держа в узде норовистого коня. Однако же он взял с собой людей, не щеголяющих ливреями Каррика, так что никто толком не знает, кому они принадлежат.

Бьюкен оглядел их с головы до пят: хорошо вооружены и сидят на приличных гарронах – шотландских пони. Вид у них такой, будто они откусили в жизни добрый фунт лиха, но зубы не обломали, особливо их предводитель, юный господин из Хердманстона.

Ощутив на себе взгляд, Хэл обернулся к графу, сидевшему на своем крупном взмокшем дестриэ – боевом коне, укутавшись в черный плащ с куньей оторочкой, под которым поблескивала кольчуга. Широкое, чисто выбритое лицо, обрамленное стеганой шапочкой с тесемками, прежде красивое, пока жир не колонизировал лишние подбородки, зарозовелось и вспотело, как попка младенца.

Граф Бьюкенский на дюжину лет старше Брюса, но преимущество в силе, даваемое молодостью, подумал Хэл, уравновешено коварством, таящимся в этих глазах Комина под нависшими бровями.

Бьюкен признал вежливый поклон головы Хердманстона, кивнув в ответ. Брадакус бил траву копытом и фыркал, заставив Бьюкена небрежно похлопать его по шее, даже сквозь кожаную перчатку ощутив, как лоснится потная кожа коня.