Лев и ягуар

Строчки малость неровные, кое-где посажены небольшие, но досадные кляксы. Не говоря уже о том, что почерк далек от изящества. Что ни говори, а писать подобные письма, взвешивая каждое слово, так утомительно! Два часа! Добрых два часа страданий, четыре листа дорогой бумаги выброшены в корзину, изломаны три пера, пальцы в чернильных пятнах… Однако, перечитав письмо еще раз, король остался доволен собой. Не высказав напрямую своих пожеланий относительно ямайских пиратов, он тем не менее сделал тонкий намек. Который любой здравомыслящий государь способен понять без дополнительных пояснений. Торговые привилегии в обмен на помощь. Что ж, заморская пиратка, кто бы она ни была, вряд ли откажется от такой сделки. А о том, что она человек слова, не было известно только совершенно не заинтересованным лицам. К которым не относились ни король, ни его матушка.

Официальные письма полагалось не только отправлять по официальным каналам, но и согласовывать с королевой-матерью, кортесами, отцами церкви. Зная это, Карлос запечатал его своим перстнем. И при первом же разговоре с послом Франции маркизом де Вийяром, только-только получившим назначение в Мадрид, договорился об отправке письма адресату…

— Черт возьми, щенок начинает своевольничать!

— Сударь, вы изволите говорить о коронованной особе. Будьте более сдержанны.

— Как бы я ни был сдержан, маркиз, но мы не можем допустить подобное усиление короля. Нам нужна слабая и послушная Испания. Если мальчишка даже просто проявит волю к самостоятельности…

— На вашем месте, месье, я бы так не тревожился. — Господин посол снял перчатки, отцепил шпагу и расстегнул несколько пуговиц: обстановка неофициальная, а здесь довольно жарко. — Король Карлос, если так можно выразиться, сам себе враг. Он как никто другой умеет ошибаться в выборе друзей и упускать из рук бразды правления.

— Наша с вами задача одна: сделать так, чтобы юнец ошибался в сторону, нужную нам, а не австриякам.

Собеседник посла — худощавый высокий тип в темном камзоле покроя, любимого французскими юристами — бросил шляпу (твердые поля, высокая тулья — все как принято у судейских) на стол. Жест, показавший, что он вовсе не юрист: любого адвоката, позволившего себе так себя вести в присутствии титулованного дворянина, давно бы избили палками и вышвырнули на улицу.

— Вот именно, — посол нахмурился, но стерпел. Со службой месье де Ла Рейни шутки плохи. — Королева-мать — сторонница австрийской партии. Таким образом усиливая партию короля, сторонника сближения с Францией, мы весьма усложняем австрийцам задачу.

— Маркиз, разве вы не читали письмо? Вы видели, кому и о чем он пишет? Если вмешается Сен-Доменг, договоренность между его величеством и королем Англии будет нарушена. А для новой войны у нас попросту нет денег. Англичане же за четыре года накопили достаточно денег и раздражения, чтобы позволить себе такую роскошь, как война!

— Простите, по поводу такой договоренности мне ничего не было известно.

— Это мое упущение. — Гость немного поубавил свой пыл. — Я должен был лучше информировать вашу светлость.

— Впредь постарайтесь более не делать подобных упущений, сударь.

— Учту на будущее, господин посол. Но мальчишке все же следует устроить хорошую головомойку — чтобы не смел более заниматься маранием бумаги…

…Его величеству Карлосу Второму уже доводилось видеть матушку в таком состоянии. Бывало, мама кричала на малыша, когда тот объедался сладким. Кричала, когда он подбросил в карман ее духовнику живую мышь. Кричала на подростка, когда он от нечего делать забавлялся швырянием туфель и разбил ее любимую вазу. Теперь она кричала на семнадцатилетнего юношу. Не потому что чем-то объелся, рассаживал мышей по карманам нелюбимых придворных или бил вазы, а потому, что решил быть королем. Без спросу у мамы. Но каков подлец француз! Он забыл письмо — его, короля Испании, письмо! — у себя на столе, а агенты горячо любимой матушки не замедлили сделать свое дело. О чем мама не замедлила сообщить сыну… Карлос попытался было заявить, что он полновластный монарх, и будет впредь поступать так, как считает нужным. Но яростный натиск матери смел его защиту начисто, будто ее не существовало. Королева кричала об оскорблении, которое неразумный сын нанес испанской короне, осквернив себя любезным письмом еретичке и пиратке, самовольно присвоившей себе право распоряжаться в Санто-Доминго — первой испанской колонии Нового Света. Никакие государственные интересы, мол, не способны оправдать столь невыносимого унижения. Карлос слушал гневные крики ее величества, закусив губу и снова чувствуя себя малышом, укравшим сладости из маминой вазы. Но больнее всего его хлестнули слова, что мать выкрикнула напоследок, поднося к свече его письмо: «Если вы, сын мой, не способны совершить ничего путного, извольте вернуться к прежнему занятию — лежанию в постели. Дела государственные оставьте тем, кто в них хоть что-то понимает! Уверяю вас, это лучшее, что вы вообще можете сделать для Испании!»