#Летовнутри

И я смотрю уже вовсе не на птицу, а в распахнутое небесное окно, из которого слушают, слушают благодарного певца. Я прижимаю к себе тёплое стекло и иду дальше по щебнистой сползающей вниз дороге, над которой склонились колючие коромысла шиповника, увенчанные поверху юными розовыми цветками. В их чашечках перекатываются крупные дождинки, и от этого колючие коромысла опускаются ещё ниже. Мой взгляд плавно скользит к кронам деревьев, погрузившимся в сырые дремучие мысли, я всматриваюсь в закруглённые отяжелевшие очертания осин, чья тягучая зелень замерла в ожидании прохладной ночи, а затем передо мной возникает белая вуаль. Она окутала Заколдованную гору, по которой можно бродить часами и не отыскать выхода, даже если ты находишься в полусотне метров от нашего села. Вуаль эта не чисто белоснежна – она подобна молоку, сильно разбавленному водой, если плеснуть его на стекло. И сейчас вся Заколдованная гора растаяла в этом разбавленном молоке. Мир вокруг меня в один миг треснул и разделился надвое. Там – нечто несуществующее, Заколдованная растворившаяся гора, окутанная зыбкой белёсой приманкой. Некто невидимый мне сообщает – я не подвластен тебе, я твоя химера, меня нет. Я отворачиваюсь, не в силах справиться с этой иллюзией и проникнуть сквозь завесу таинственного мифа. Мой взор устремляется к небу. Мне гораздо понятнее его бесконечное поле, укутанное серо-сиреневыми сплошными рядами пузатых мешков-облаков. Мешки наполнены чем-то лёгким, возможно чистым кислородом, или водородом или гелием, смотря, что там у них сейчас в моде. Они стелются, толкаются, ползут друг за другом, нависают всё ниже и ниже. У них нет границ, им подвластно всё небо. Небо, в котором всегда есть открытое и никем надолго не занятое пространство, куда неожиданно врывается позолоченный закат. Серые мешки в замешательстве. Невидимые руки матросов тянут морские узлы, отпускают канаты, и вот – посреди серого моря мешков-облаков, под золотом солнца – вздымается алый парус – дерзко и неудержимо. Я улыбаюсь ему. У него свой путь, у меня свой.

Направляюсь мимо пышного конского щавеля, что ещё вчера снисходительно поглядывал на меня сверху, а сегодня склонил густые соцветия в низком бархатном поклоне.

Тут моя дорога заканчивается. Я открываю калитку, затем закрываю её на узенький затвор, прохожу едва виднеющейся садовой дорожкой мимо дышащего прохладой цветника и вхожу в дом. Ставлю драгоценный сосуд на стол, открываю крышку, из-под которой вырывается на волю собранный за день дождь, сочная сладость созревшей лесной земляники, чистота полевых ромашек и лёгкий вздох полыни, а ещё – благодарственная песнь небу. Всё это выливается в огромную кружку, на боку которой примостилась пара васильков. Я распахиваю окно, усаживаюсь на широкий подоконник и медленно выпиваю прожитый миром июньский день.

Полчаса июльского счастья

– Билетов нет! – два простых слова от громкой невидимой при моём росте тётеньки означают одно – последний автобус в наше село этим июльским днём будет трястись три с половиной часа без нас – без меня и моей мамы, которая в панике подхватывает меня на руки и пытается пропихнуть мою голову, увенчанную синими бантами, в узенькое отверстие. Я от ужаса зажмуриваю глаза, чтобы не видеть громкую тётеньку. Но шантаж не срабатывает:

– Сказала, билетов нет. Следующего пропустите.

Очередь сочувственно вздыхает, возмущается и легонько подталкивает нас подальше от окошка. Я благополучно опускаюсь на положенный мне в моём шестилетнем возрасте рост. Мама тем временем тянет одной рукой меня, а другой тяжёлый чемодан к выходу. Я знаю, что случится дальше. Мы поедем на выезд из круглого города. Иначе его не назвали бы так. Город начинается со слова шар, а значит, он круглый. На выезде круглого города мама выставит меня, как щит, перед собой возле двух столбиков, к которым приколочена узкая, когда-то, возможно, белая доска. Сейчас она серая и усыпана мелкими лепёшками грязи. Я ещё не умею читать, но знаю, что на ней написано. Пять жирных букв, перечёркнутых косой красной линией, читать следует так: Шарья. Зачем перечёркивать город красной линией, я не понимаю. Ответ от мамы, что здесь заканчивается Шарья, меня вводит в ещё более загадочное состояние. Потому что с обратной, более белой стороны, на которой и грязи поменьше, Шарью перечеркнуть красной линией позабыли.