Летописец

И поскольку мальчишки затихарились и не откликались, Аврора, стараясь аккуратно ставить свои голубенькие шлепанцы с лебяжьим оперением, на низеньком изящном каблучке, направилась к обнаруженному ею трапу, чтобы влезть наверх и отловить этих свинят.

— Мама, не ходи! — не выдержал Вадик. — Там доски гнилые. Не ходи, ты провалишься. Мы сами спустимся, мама!

Но Аврора, разозлившаяся не на шутку и перепуганная угрозами Мухтара Насыбуловича, упрямо шла к лесенке, ступила на нее и стала по-обезьяньи карабкаться наверх. Лесенка трещала, скрипела, шаталась и прогибалась под ней, как будто Аврора весила не меньше, чем, допустим, горилла. Тем не менее она сумела благополучно добраться доверху, прошла несколько шагов на четвереньках, совсем как мальчишки в таких случаях, и встала, выпрямившись в рост.

Архаровцы (вот уж, действительно, архаровцы!) мартышками повисли на веревочной лестнице и орали оттуда дурными голосами, не в такт, что-то непонятное. Мальчишки мешали друг другу, звуки, хоть и громкие, сталкивались, смешивались и становились невнятными, слов было не разобрать. Сплошная какофония. Перекричать их сейчас было невозможно, просто бесполезно, они все равно ничего не разберут, она совершенно точно знала это, будучи физиком-акустиком. И она двинулась вперед по скрипучим, колеблющимся под ногами доскам. Крик усилился, стал совершенно невыносимым, бил по барабанным перепонкам. «Вероятно, звуки здесь как-то по-особому отражаются от внутренней поверхности крыши, да и башня эта еще, она словно акустическая ловушка. Это кошмар какой-то!» — подумала Аврора и, сморщившись, замотала головой и закрыла ладонями уши.

Мальчишки уже орали так, что их, должно быть, слышали и во дворе, они махали руками, удерживаясь на веревочной лестнице только за счет ног. Но Аврора, не понимая ни слов, ни жестикуляции, шла вперед, чтобы задать как следует этим поросятам прямо на месте преступления, а потом погнать их домой и там, накормив ужином, устроить «серьезный разговор» с участием отца.

Аврора понимала, что по шаткому покрытию идти следует аккуратно и не спеша. Она и не торопилась особенно, но ее подвел изящный каблучок шлепанца. Он попал в щель между досками и застрял намертво, как в капкане. Аврора перенесла тяжесть тела на правую, свободную, ногу и попыталась резким движением выдернуть застрявший каблук.

И началось другое время.

Началось оно с дикого крика, громкого, зловещего треска подломившихся досок, вставших дыбом, с падения в страшную, бездонную пропасть, с падения, которому, казалось, конца не будет.

Аврора потеряла сознание, еще не долетев до царапающей шлачной россыпи. Потеряла сознание даже не от боли в сломанной лодыжке застрявшей ноги, а от страха. От страха за то существо, которое поселилось в ней вот уже тому как шесть месяцев и росло до сих пор благополучно в неге и заботе.

Существо это, проснувшись от явственного страха матери и от тупой боли во всем нежном тельце, изо всех сил пыталось сейчас спастись, выбраться из теплой и мягкой колыбельки, ставшей вдруг небезопасной, и начать жить автономно, самостоятельно, пусть и слишком рано.

Аврора очнулась от сильнейшей схватки и от собственного крика, заполнившего все чердачное пространство, как и боль. Боль стала материей, средой, в которую попала Аврора. Она надрывно кричала, не открывая глаз, и не видела склонившихся, присевших рядом с нею людей в перепачканных чердачной пылью белых одеждах и в тонких резиновых перчатках. Она кричала и не слышала уговоров акушерки, которую захватила бригада «скорой помощи», когда стало известно, что пострадавшая беременна. Аврора не слышала и тонких всхлипов Вадика и ноющих рыданий Олежки. О мальчишках все забыли, и они, притаившись за сундуком, присутствовали при рождении своего братика, при рождении, в несвоевременности которого оба были виноваты.

Схватка была последней, и он родился, слишком маленький, слишком нежный и некрасивый. Он молчал, задыхался, боялся, терпел боль, но пока жил. И мама его пока жила, но она снова потеряла сознание, не успев увидеть его, заранее названного Францем.

Если бы родилась девочка, она стала бы Марией.

* * *

Потом их унесли, в спешке оставив на чердаке плаценту, сначала в квартиру, чтобы хоть как-то обработать, а потом увезли в больницу, и все были уверены, что еле дышавший младенчик не проживет и суток. А что касается матери, то она, если выживет после потрясения, очень похоже, навсегда будет прикована к инвалидной коляске, так как у нее, вероятно, помимо открытого перелома левого голеностопа и нескольких косточек правой стопы, еще и поврежден позвоночник. Насколько серьезно, покажет рентген.

Аврору увезли в Первый медицинский и сразу положили на операционный стол. Михаил, пока шла операция, два часа маялся в коридоре, а потом из операционный вышел немолодой хирург-травматолог Арам Суренович и, часто пожимая плечами, поведал: