Читаем Лето на улице Пророков полностью

Посреди хаоса, вызванного в душе Джентилы шумом судейской машины, она все же сохранила достаточную ясность ума, чтобы переменить команду «скажи ему, что меня нет дома» на «скажи ему, что я плохо себя чувствую», ввиду вероятной возможности того, что судья продлит свой визит на время, потребное ей для перемены платья и если и не окраски волос, то, по крайней мере, для сокрытия «позора» приличным образом, для косметики и всех тех изменений внешности, которые были связаны у нее с изменением душевного состояния, а посему затягивались сверх всякой меры. После того как Пнина сдвинула свою толстую задницу и установила посреди балкона железный столик о трех ножках, придвинув к нему ранее хранимое для одного лишь старого бека красное кресло, младшая сестра ее, запершаяся в своей комнате на замок и задвижку, все еще лежала на постели с закрытыми глазами, чтобы отойти от потрясения, успокоиться, проследить в полудреме за оборотом души в ее кружении, пока прекрасный лик гостеприимства достигнет границ плоти и сольется с нею, а также набраться сил, необходимых для перемены телесного одеяния. Если основополагающая чистота, связанная со стремлением к совершенству и цельности в ее душевной конституции, не позволявшая ей в будничной жизни смешивать разнородные вещи, внимание, необходимое для выбора должным образом пропеченного хлеба, разбавлять обсуждением квартплаты или увязывать поход в клинику доктора Ландау со сдачей пары домашних тапочек в починку арабскому сапожнику, занявшему место прямо напротив входа в клинику, или творить любую из тех тысяч помесей и гибридов, которыми мы поневоле грешим в бытовой спешке повседневности, — если эта основополагающая чистота находилась в прямой связи с замедленностью ее жизни, то она, естественно, могла достигнуть вожделенных совершенства и цельности для встречи гостя, только остановив течение времени и заморозив его. Однако солнце, стоявшее над Гаваоном среди неба и не спешившее к западу почти целый день по приказу Иисуса Навина[40], вовсе не собиралось стоять по приказу Джентилы. Не успела она закрыть за собою дверь и вытянуться на постели, арабский шофер почтенного судьи уже соскочил со своего сиденья, обежал машину кругом и поспешил открыть дверцу своему высокому и тонкому господину в темно-синем костюме, белом жестком воротничке и черном галстуке на шее и в черном лондонском котелке на голове, как заведено у господ британцев, рассеянных по просторам империи со всеми ее областями, колониями, доминионами, мандатами и провинциями, во имя поддержания повсюду законов Его Величества. Выражение его лица с квадратным, как у бульдога, пятачком на диво соответствовало его облачению и источало столь явную британскую холодность, что тот, кто не знаком был с его прошлым и ничего о нем не слыхал, никогда бы не вообразил, что владелец сей физиономии не только способен извлечь из своего скошенного по углам рта подлинный библейский стих, но и вообще целиком был зачат и рожден в Старом городе и в отрочестве учился в Хевронской йешиве. Но не следует ни из его долговязого обличил, ни из одеяния, прикрывавшего сие воплощение костлявости, делать поспешный вывод о том, что лишь благодаря им смог он возвыситься и достичь четвертой степени британского величия, ибо не подлежит никакому сомнению тот факт, что своим возвышением он также немало был обязан характеру своей судейской деятельности.

Действительно, в судебных процедурах, в ведении заседаний суда и в процессе обсуждений он педантично следил за выполнением всех мелочей и дотошно следовал каждому крошечному завитку в букве закона с суровым выражением лица, всегда остававшегося ледяным и непроницаемым, без тени улыбки, дрожи нетерпения или гримасы разочарования, за которые одна из сторон могла бы ухватиться в своих догадках о расположении судейского духа, если таковой вообще присутствовал в нем и в его заседаниях. Что до ледяной непроницаемости и до формальной официозности, с которыми он вел любой процесс, проявляя бесконечное терпение, то его приговор всегда оказывался неожиданным, причем нередко не самым суровым. Не раз обнаруживал он технический дефект в процедуре вызова свидетелей или в полицейском протоколе, а то и смягчающие вину обстоятельства, не замеченные адвокатами, что приводило к облегчению приговоров, выносимых убийцам-арабам, порешившим своего товарища зверскими ударами ножа за ерундовое мошенничество, за невозвращенный мизерный долг в десять грошей или за прелюбодеяние с их женами.

Перейти на страницу:

Все книги серии Чертог разбитых сосудов

Лето на улице Пророков
Лето на улице Пророков

«Лето на улице Пророков» — первый роман лирической эпопеи Давида Шахара «Чертог разбитых сосудов», главным героем которой является Иерусалим. Трудно найти в израильской литературе книги, столь же неразрывно связанные с душой и живой плотью этого уникального города, как книги Шахара, удостоенного за них не только израильских литературных премий, но и премий Медичи и Командора Французского Ордена Искусств — высших наград Франции, присуждаемых за произведения иностранной литературы. За реалистическим повествованием внимательному читателю открываются иные планы и тайные смыслы, коренящиеся в каббалистической традиции, в мистико-символическом видении мира. Таким сложным пространственно-временным конгломератом в действительности и является Иерусалим — одновременно реально осязаемый и неуловимо призрачный город, не поддающийся обобщениям и не подчиняющийся общим законам.

Давид Шахар

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Путешествие в Ур Халдейский
Путешествие в Ур Халдейский

Иерусалим, один из знаменитейших городов мира, все еще представляется нам необжитым и малознакомым. Вся его метафизика по-прежнему сосредоточена где-то за пределами нашей досягаемости: в археологических пластах или в заоблачных высях теологии, плохо поддающейся переводу. Для того чтобы увидеть город, на него нужно взглянуть сквозь страницы любимых книг. Такой, неотделимой от Иерусалима книгой, и является лирическая эпопея Давида Шахара «Чертог разбитых сосудов», вторая часть которой представляется сегодня русскому читателю. Неповторимую прелесть романа составляет напряжение между точностью и достоверностью всех деталей и неоднозначным, фантастичным и детским взглядом на все происходящее. Грезы и пробуждения постоянно сменяют друг друга, оставляя героев и читателей в том абсолютно обманчивом пространственно-временном конгломерате, которым является Иерусалим. Лейтмотивом проходит тема «иерусалимской блажи». Страдающие ею герои, думающие и изъясняющиеся прямыми и скрытыми цитатами из Священного Писания, заняты решением нерешимых задач и приведением в исполнение неисполнимых планов. Только погрузившись в эту стихию, можно приблизиться к подлинному ощущению Иерусалима.

Давид Шахар

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги