Лето летающих

- Нет, брат, свалишься оттуда, - просто сказал студент, нисколько не удивляясь предложению мальчика. - Ведь там держаться-то не за что. Все гладко.

Это было так очевидно и убедительно, что не только другие студенты снисходительно улыбнулись, но и Графин Стаканыч поддакнул: "Совершенно верно-с!" Но они не знали Костьки - у того это было обдумано.

- Сейчас там гладко, - торопливо и уже менее робея, проговорил он, а можно в одну секунду веревочные петли. Да, на дранках веревочные петли сделать, на которые я встану. Вот и все. Ногами - в петли, а руками за веревку от серединных пут, что наизнанку выходят.

- Да ты, я вижу, авиатор, - сказал черный студент. - Прямо Габер-Влынский или Уточкин! Все обмозговал... Кроме одного: если расшибешься, то всех нас пятерых - в тюрьму. Ну как, идет? Согласен?

- Ну, немножко... Ну, на минутку... Ну, невысоко! - угрюмо зачастил Константин. - Ну, чуть-чуть, только попробовать...

...А он стоял в небе не колеблясь, - мы никогда еще не видали такого неподвижного змея. Был, наверно, какой-то физический закон - тот же, что и для кораблей, - волна катает лодку с гребня на гребень и безмолвствует перед дредноутом. В самом деле, чем меньше змей, тем он вертлявей. Помню, склеили величиной с ладонь - он вилял, извивался, как дождевой червь.

Нет, этот воздушный дредноут стоял не двигаясь, натянув бельевую веревку так, что на ощупь она казалась чем-то несгибаемым - палкой, железным прутом. Солнце освещало змея прямым светом, и были видны проступающие сквозь серое полотно могучие тесовые дранки. За змеем лежало уходящее дождевое, так и не пролившееся облако серо-песчаного, как выгоревшая фуражка, цвета. Порой оно сливалось по тону с полотняным змеем, и тогда темно-красные буквы надписи: "Товарищ, верь: взойдет..." казались написанными на самом облаке.

...Нет, конечно, студенты не пустили Костьку "попробовать". Да им сейчас было и не до этого. Несмотря на то что змей продолжал стоять неподвижно, дождевое облако, хотя и уходящее, видимо, потянуло за собой ветер, и в недвигающемся змее-гиганте возникли какие-то новые силы, которые почувствовались не на нем и не на веревке, и так уже натянутой до твердости, а на колу, вбитом в землю.

Пока Константин канючил о своем "немножко", я шагнул поближе к колу и заметил то, чем были обеспокоены студенты.

Кол поскрипывал, чуть пошатывался, налегая на землю впереди себя и тем самым расширяя позади темное влажное отверстие, в которое он был вбит и которое из круглого, как сечение кола, обращалось на глазах в овально-продолговатое. Порошок сухой земли от шевеления кола струйкой сыпался в этот овал, и, может, это незначительное, пустячное более всего говорило об угрожающем положении.

Один из студентов взялся за топор и начал вбивать кол глубже; двое других, надев снова перчатки, схватились за веревку и по команде четвертого, лохматого студента, присевшего около завязи веревки на колу, стали натягивать веревку, чтобы дать возможность лохматому опустить узел на колу к самой земле - так будет прочнее. Но веревка в руках двух студентов не давалась, не хотела из палкообразного состояния переходить в веревкообразное. Тут пожалели об одном из рыжеусых, которого отозвала тетка.

Впрочем, все уладилось: забивавший кол подбежал к веревке, и втроем, напыжившись, студенты "сломали" ее: теперь, начиная от их рук и до кола веревка опять стала мягкой, податливой - ну, обычной веревкой, - и черноволосый студент, обстукивая топорищем, опустил узел к самому подножию кола.

26. "ВОТ ЭТО ДА!"

(Окончание)

В это время послышался всхрап лошади и притворно-грозный выкрик лихача:

- Бере-е-гись!

Но это был не лихач с Киевской, а приехал на паре белых лошадей пристав Овчинников.

Толпа раздалась, и щегольская пролетка, так сияя черным лаком, что он местами казался белым, медленно подъехала к колу с привязанным змеем. Овчинников - статный, красивый мужчина с каштановой бородкой, которого портили какие-то остановившиеся, немигающие глаза, - держась за голубую бархатную петлю внизу козел, откинувшись, картинно стоял в пролетке.

Видимо, верные люди уже прочли и доложили о том, что было написано на змее, поэтому Овчинников не очень вглядывался в парящие над землей слова.

- Эт-то что? - крикнул он.

Студенты, невольно одернув кители и даже успев их застегнуть на одну-две пуговицы, стояли, однако, довольно свободно, небрежно: они теперь - как бы петербургские, московские люди, а это заявилось какое-то местное светило. Вперед выдвинулся черноволосый студент, тоже несколько пригладивший свои лохмы.

- Это большой змей, - спокойно сказал он и, поведя по своим дружкам серьезным взглядом (может быть, чересчур серьезным), вдруг перешел на лекторский тон: - Родина змея - Китай! Еще примерно две тысячи лет назад, во время Циньской династии, при императоре Цинь Ши-хуанди, мы уже находим...