Летний гром

Робинзон ухитрился сдержать подступившие слёзы, хотя, по правде говоря, не ощущал в себе избытка мужественности.

– В холодильнике есть еще одна упаковка «Бада», – сказал Тимлин. – Шесть банок. Не знаю, зачем я их туда поставил, но ведь привычка – вторая натура. Не принесешь нам по баночке? Теплое пиво лучше, чем отсутствие пива; кажется, так говаривал Вудро Вильсон. Выпьем за Гэндальфа. И за новый аккумулятор для твоего мотоцикла. А я пока схожу по-маленькому. Хотя, думаю, усилий в этот раз потребуется приложить немало[12].

Робинсон пошел за пивом, а когда вернулся, Тимлина в гостиной не было. Появился он только минут через пять, и шел медленно, цепляясь за мебель. Он не стал снова натягивать штаны, а просто обернул вокруг бедер банное полотенце. Опускаясь на стул, он коротко вскрикнул от боли, но взял протянутую Робинсоном банку пива. Они выпили за Гэндальфа. «Бад» был теплым, это точно, но в принципе, не таким уж плохим. Это же, в конце концов, был Король пива.

Тимлин взял пистолет. «Мое самоубийство будет оформлено в классическом викторианском стиле», – произнес он так, словно эта перспектива его радовала. «Пистолет к виску. Свободной рукой закрываешь глаза. Прощай, жестокий мир».

– Я уезжаю вместе с цирком[13], – машинально продолжил Робинсон.

Тимлин от души расхохотался, продемонстрировав немногие оставшиеся зубы.

– Было бы неплохо, но это вряд ли. Рассказывал я тебе когда-нибудь, что, когда был мальчиком, угодил под грузовик? Такой, который наши британские кузены называют «молоковозом»?

Робинсон покачал головой.

– Это было в 1957-м. Мы тогда жили в Мичигане. Мне было пятнадцать, и я шел по проселочной дороге к шоссе 22, где надеялся поймать попутку до Траверс-Сити и сходить в кинотеатр на двойной сеанс. Я целиком погрузился в мечты, воображая, как в моей комнате вдруг появляется девушка – прекрасные длинные ноги, высокая грудь – и далеко отошел от относительно безопасной обочины. Молоковоз выскочил на вершину холма – водитель гнал слишком быстро, – и налетел прямо на меня. Если бы цистерна была залита до краев, я бы точно погиб на месте, но она была пустой, весила немного, и это позволило мне дожить до семидесяти пяти и узнать, каково это – высирать собственные кишки в унитаз, смыв у которого больше не действует.

На это трудно было что-либо ответить, так что Робинсон промолчал.

– Мгновенная вспышка, когда солнце отразилось в ветровом стекле молоковоза, вылетевшего на вершину холма, а потом... ничего. Я думаю, что испытаю примерно то же самое, когда пуля войдет в мозг и отправит в утиль все мои мысли и воспоминания. – Он воздел палец характерным учительским жестом. – Только на этот раз ничто не станет путём куда-то. Просто вспышка, как отражение солнца на ветровом стекле, а потом… ничего. Я нахожу эту мысль одновременно завораживающей и ужасно удручающей.

– Может, тебе лучше подождать некоторое время, – сказал Робинсон. – Ты мог бы...

Тимлин вежливо подождал, вскинув брови, в одной руке – пистолет, в другой – банка пива.

– Черт, я не знаю, – сказал Робинсон. А потом, удивив самого себя, заорал: – Что они сделали? Что эти ублюдки сотворили?

– Ты прекрасно знаешь, что они сотворили, – сказал Тимлин, – и теперь нам приходится пожинать плоды. Я знаю, что ты любишь эту собаку, Питер. Это любовь-заместитель – так называемая суррогатная любовь – но мы должны довольствоваться тем, что нам дают, и если судьба посылает нам лишь частицу разума, мы благодарны ей и за это. Так что долго не раздумывай. Уколи его в шею, и пусть рука твоя будет тверда. Придержи его за ошейник, если он попытается вырваться.

Робинсон поставил пиво. Ему больше не хотелось пить.

– Он выглядел не слишком хорошо, когда я уходил. Может быть, он уже мертв.

* * *

Но он был жив.

Он глянул вверх, когда Робинсон вошел в спальню, и пару раз стукнул хвостом по промокшей груде одеял. Робинсон присел рядом. Он погладил Гэндальфа по голове и задумался о странностях любви. Ему вдруг стало пронзительно ясно, что нет в ней ничего странного или загадочного, и что на самом деле всё очень просто – достаточно лишь взглянуть прямо в глаза. Гэндальф положил голову на колено Робинсона и посмотрел на него. Робинсон вынул из кармана рубашки шприц и снял с иглы защитный колпачок.

– Ты хороший парень, – сказал он, и взял Гэндальфа за ошейник, как советовал Тимлин. Робинсон всё еще набирался решимости сделать задуманное, когда услышал выстрел. На таком расстоянии выстрел прозвучал слабо, но в мертвой тишине, царившей на озере, характерный звук трудно было с чем-либо спутать. Звук прокатился сквозь тишину, ослабевая, попробовал отразиться эхом от леса, и не смог. Гэндальф навострил уши, и Робинсону в голову пришла мысль, столь же утешающая, сколь и абсурдная. Может быть, Тимлин ошибался относительно ничего. Всё было возможно. В мире, где вы могли поднять глаза и увидеть звёзды, могло существовало всё что угодно. И, может быть, они смогут найти друг друга и двинуться дальше вдвоем, старый учитель истории и его собака.