Летит, летит ракета...

Впрочем, характер полосят отличался завидной отходчивостью. Как любые настоящие шутники, обиды они помнили недолго. Поэтому матаротцы, хотя и занимались радостным общественно-полезным трудом, но постоянно держали под рукой подарки товарища Сталина. Нужно сказать, что он не оставлял Матарот своей заботой, добавил к уже присланным гостинцам крупнокалиберный пулемет системы “шпандау” и даже предложил пригнать бронепоезд, который мог бы стоять с насупленными бровями на запасном пути.

К сожалению, железной дороги поблизости не было, так что от бронепоезда пришлось отказаться. Зато другие подарки пользовались в Матароте благоговейным уважением, вполне объяснимым, учитывая личность дарителя. Поэтому все подростки смертельно завидовали Хилику Кофману, который, благодаря дружбе с Мотькой-Мотыгой, имел прямой доступ к святым дарам. Мотька, как самый сильный, отвечал в коммуне непосредственно за пулеметы.

— Глянь-ка, товарищ Хилик, какая хорошая, нужная в хозяйстве вещь, — говаривал он, ласково поглаживая промасленной тряпкой дырчатый кожух сталинского подарка, похожего на длинный тяжелый костыль. — Немецкая машина, системы “Маузер”. А вот этот зверь называется “Шпандау”. Тоже немецкий. Он и по самолетам может.

— А что, товарищ Мотыга, товарищ Сталин из трудящих немцев происходит? — спрашивал Хилик.

— Может, и из немцев, — отвечал Мотька. — Какая разница, товарищ Хилик? Лишь бы мирный труд защищал.

Он аккуратно клал оружие на деревянный поставец и переводил взгляд на Хилика. По всему было видно, что парень дорог ему не менее пулемета. Такая же хорошая, нужная в хозяйстве вещь. А что не немецкая, так какая разница — лишь бы мирный труд защищал…

— Ты, товарищ Хилик, смотри, запоминай, — говорил Мотька-Мотыга. — Ты здесь из всех детей больше всех на меня похожий. А коли так, то и заботы мои к тебе перейдут. Мотыга ведь тоже инструмент не вечный, хотя и кажется, что сносу ему нет.

Хилик с сомнением качал головой. Как же, дождешься… Вдвоем они выходили из подземного бетонного схрона, устроенного специально для сталинских даров. Мотыга запирал на замок тяжелую металлическую дверь, показывал Хилику ключ.

— Смотри, парень: наше это, матаротское. И не в чувстве С тут дело, а в том, что хранится здесь личный подарок товарища Сталина… — он кивал в сторону Полосы. — Да и эти еще не раз забалуют, попомни мое слово. Ничего, патронов у нас много. На двадцать поколений хватит…

В восемнадцать лет Хилика Кофмана призвали в армию. Это был его первый выезд за пределы Матарота, если не считать профилактические операции в Полосе. Предполагалось, что служба продлится три года, однако из-за постоянных войн этот срок растянулся аж на одиннадцать лет. Впрочем, и через одиннадцать лет, когда Хилик, презрев военную карьеру, демобилизовался в чине майора, сослуживцы смотрели на него, как на идиота. Оставшись, он вполне мог бы добраться до генеральских погон, а уходя, терял даже виды на пенсию.

Но погоны и пенсия не значились в списке важных для матаротского коммунара вещей, не говоря уж об архиважнейших. Будущее человечества произрастало на полях Матарота. Светлые перспективы сияли именно там, а не в загаженном Э-ей и оскверненном С-тью тупике, коим предстал для товарища Кофмана насквозь прогнивший, обреченный на близкую гибель буржуазный мир.

В поселок Хилик возвращался налегке. Все его личное имущество легко размещалось даже не в вещмешке, а в кармане гимнастерки и составляло ровно один предмет: лысую от многолетнего использования зубную щетку. С нею он уходил в армию, ее же он намеревался сдать на общественном складе в обмен на новую. Отпустив штабной джип, подкинувший его до торчавших посреди пустыни новостроек будущего города N., Хилик двинул напрямки, через поля в направлении милых сердцу бараков Матарота.

Стояла чудесная, хотя и несколько знойная летняя погода — градусов шестьдесят по Цельсию в тени. “Ага, где ее здесь возьмешь, тень, посреди хлопкового поля?” — добродушно подумал Хилик и полной грудью вдохнул родной воздух, в котором привычные запахи дуста и коровьего навоза мешались с чем-то другим, незнакомым. Наверное, какое-то новое удобрение… много же он пропустил… Одиннадцать лет — не шутка. Ничего, наверстаем.

По полю, растянувшись жидкой цепочкой, шли люди в надвинутых на лицо широкополых шляпах-масках и опрыскивали посевы. “Нет, не удобрение, скорее инсектицид, — определил Хилик. — Вот сейчас и спросим”. Он махнул ближайшему широкополому, чтоб подошел.

— А чем это вы, товарищ, теперь опрыскиваете?

Товарищ сдвинул с лица маску. Лицо его показалось Хилику незнакомым. Странно. В Матароте все знали всех. Товарищ широко улыбнулся и поклонился.

— Ахрю-джамма, — дружелюбно произнес он. — Хрю-эммо.

“Полосенок…” — похолодел Хилик. Но что могли делать полосята на поле матаротской коммуны? А ну как это и не инсектицид вовсе, а диверсия? Да нет, какая может быть диверсия среди бела дня… И потом, сжечь намного проще, чем опрыскивать. Нет, точно не диверсия. Он резко повернулся и бегом бросился в поселок.