Летчики

— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — донесся оттуда его голос, — и ошибки ошибкам рознь. А кто работает, работает много и совершает поправимые ошибки, тот на исправлении их растет, набирается жизненного опыта. — Оботов возвратился, неся в руках дымящуюся кастрюлю, и стал раскладывать второе по тарелкам. — Ваша сегодняшняя ошибка, да и ошибка Ефимкова, как раз и относится к числу таких поправимых. Берите горчицу, я угощать не умею, — подполковник пододвинул гостю стеклянную баночку. — В чем не прав Ефимков? В том, что он стал жить «блинчиком». Знаете, есть такой авиационный термин?

— Знаю, — весело отозвался Сергей. — Так про неопытного курсанта говорят, который в первых полетах боится порезче сделать крен, боится сложной фигуры, старается летать по прямой, без острых ощущений.

— Верно. Именно это с вашим другом и произошло. Летное дело дается ему легко, пилотирует он блестяще, одаренный летчик-истребитель — ничего не скажешь. Но техника стала посложнее, потребовала побольше знаний, и здесь наступил разрыв. Ефимков захотел жить старым опытом, ограниченными знаниями. Решил, что можно и так, без борьбы с трудностями, «блинчиком». Вот и сорвался… А вы тоже не во всем правы, Мочалов. Опасную ошибку товарища вы распознали вовремя. Но обо всем этом следовало вести речь не на общем разборе в присутствии подчиненных капитана, а в другом месте. У командира части или у генерала Ефимков тоже бы обиделся, но, уверяю вас, не так. Одним словом, на разборе обстановку вы оценили продуманно, но решение приняли неверное…

— Что же мне теперь делать? — спросил Сергей, машинально поднося к губам вилку с горячей картошкой.

— Исправить ошибку. Дождаться, когда капитан «остынет», и поговорить с ним, да как следует, по душам. Я ведь вашего друга изучил хорошо. Он в своем самолюбии как железо в кузне. Раскалится — шипит. А опустишь в воду — станет нормальным и твердым.

— Вы правильно подметили, — согласился Мочалов, — сейчас к нему и не подступись.

— Ничего, я с ним по душам поговорить попробую. — Оботов встал и разлил в стаканы компот. — Все утрясется, Мочалов, — уверенно заключил он, — а на будущее сделайте вывод: к людям нужно относиться мягче, теплее. Особенно, если принимаешь решение. — Оботов прищурил глаза. — В решении сила командира. А жизнь — сплошное движение. Иногда и рад бы возвратить время, чтобы по-иному, не так, как случилось, решить вопрос, да разве можно? Я тоже совершал ошибки, товарищ Мочалов, — задумался замполит, — но однажды в бою решил настолько правильно, что этим решением могу гордиться всю жизнь. — Он вынул чайной ложкой из стакана желтый разваренный абрикос и медленно его съел. — Дрались под Минском в сорок четвертом году. Я расстрелял весь боекомплект и вдруг увидел: на командира бросился в атаку «мессер», с желтым крокодилом на фюзеляже. Вероятно, какой-то ас. Пришлось таранить. В госпитале я много раздумывал: правильно ли сделал, пойдя на таран? Ведь таран для летчика с приличным мастерством — крайнее средство. И всегда отвечал: да, правильно, потому что спас командира. А вот если бы я бросился таранить никому не угрожающего истребителя, сбил бы его и покалечился сам — была бы просто непоправимая ошибка. Такому тарану мало цены…

Оботов отодвинул от себя стакан, нашарил в кармане спички и закурил. Над столом поплыло кольцо синеватого дымка.

Генерал Зернов заехал к командиру полка на обед. Вера Харитоновна, предупрежденная по телефону Земцовым, уже успела накрыть на стол. Едва генерал в сопровождении подполковника переступил порог квартиры, к нему кинулись приодетые по случаю прихода гостя дочери Земцова Люба и Вера. Четырехлетний Терентий, растолкав сестер, бросился колобком под ноги Зернову и, картавя, закричал давно уже подготовленное приветствие:

— Генелал, здлавия желаю!

Зернов подхватил его на руки.

— Постой, постой, солдат, — засмеялся он, — шинель-то у меня, как лед. Люба, Вера, здравствуйте. Ой, да какие же на вас нарядные платьица. Олег и Виктор, как вы подросли, возмужали! — Зернов шагнул вперед и взъерошил волосы Олегу, солидно стоявшему в стороне и оттуда наблюдавшему за тем, как семья встречает гостя. Вера Харитоновна протянула гостю руку.

— Давайте вашу шинель, Алексей Петрович.

— Сам повешу, сам, — отказался генерал. — Ведь у вас в доме я свой человек. Надеюсь, вешалка на старом месте? — Он разделся и, запустив руку в карман, вынул оттуда целую пачку шоколадок. — Ребята, подходите, я сегодня с подарками. Терентий, получай первый, Люба, Вера, берите.

— Балуете вы моих отпрысков, товарищ генерал.

— Гм… — протянул Зернов, — а как же не баловать? Или ты забыл, что я твоему Терентию крестный?

— Прошу к столу, товарищи взрослые, — сказала певуче Вера Харитоновна и полной, обнаженной по локоть рукой сделала широкий жест. — Дети у меня уже накормлены, очередь за нами.

От пестро разрисованной супницы, доверху наполненной пельменями, шел вкусный запах. Генерал сел за стол, на его широком лице появилась улыбка, от которой морщинки разбежались под глазами.