Летчики

— А чего же не попросили отпуск?

Железкин широко раскрыл глаза и, казалось, был готов всплеснуть руками.

— Да что вы, товарищ майор! Кто его мне даст, я самым недисциплинированным числюсь в эскадрилье. Как же я буду просить?

— А говорили кому-нибудь об этом?

— Никому.

Майор помолчал.

— Когда вы получили письмо? — вступил в разговор Цыганков.

— Позавчера. Только оно не первое. Первое еще вначале месяца пришло. — Железкин опустил глаза и, видимо, решившись до конца быть откровенным, договорил: — Вот и с пробкой бензобака из-за этого получилось. Целый день ходил сам не свой. Так и стоит она у меня перед глазами, старушка мать. Одна у меня!

Ефимков, близко к сердцу принимавший чужие беды, не вытерпел.

— Эх, Железкин, Железкин! — воскликнул он. — Если пятнадцать дней назад письмо получил, надо было ко мне прийти, решили бы это дело.

— Думал, вы откажете, товарищ капитан, — робко возразил Железкин. — А потом, помните, на старте я у вас просил разрешения обратиться по личному вопросу, вы были заняты и сказали, чтобы приходил дня через два?..

Кузьма Ефимков при этих словах смущенно потер переносицу.

— Припоминаю, Железкин, — крякнул он. — Тут я промах допустил, что называется, не на уровне оказался.

Мочалов посмотрел на Железкина и ободряюще улыбнулся.

— Ладно, товарищ сержант, буду ходатайствовать перед командиром части о предоставлении вам отпуска. Поможем. Но помните, — майор строго сдвинул брови, — вы у меня в самом большом долгу. Разгильдяя в эскадрилье не потерплю… Можете заниматься своими делами.

Он повернулся, намереваясь идти, но в эту минуту что-то произошло с сержантом. Выражение безразличия пропало на его лице, в узких глазах не было уже сонливости, в них промелькнуло волнение. Железкин порывисто двинулся за майором.

— Товарищ командир, разрешите еще обратиться.

Мочалов замедлил шаг.

— Ну, слушаю…

А Железкин, как борец перед выходом на ковер, приложил к груди свои большие кулаки, в одном из которых все еще белел уголок конверта.

— Товарищ майор, даю честное слово, больше не услышите про меня худого, — он остановился, глотая воздух. Казарма с ее высоким сводчатым потолком вдруг показалась ему маленькой, тесной. Железкин махнул рукой и, не договорив, убежал.

В эскадрилье подводились итоги боевой учебы. В маленькой комнате было тесно. Все три стола сплошь завалены документацией. Адъютант эскадрильи Нефедов копался в ворохе свернутых трубочками полетных листов и графиков учета.

Офицер Нефедов влюблен в свое дело, «прирожденный адъютант», как именуют его летчики. Если он занялся составлением отчетности, узкое с мягким раздвоенным подбородком его лицо загорается вдохновением. Глаза упрямо смотрят в таблицы, диаграммы, схемы, словно отвергнув весь окружающий мир. Под его руководством писарь Сеничкин чертит и заполняет общий график учета летной подготовки. Белый лист ватмана разделен на множество квадратиков. В каждом из них ставится оценка летчику за выполненный полет. Но как ставится! Можно просто написать в квадратике черной тушью: «Упражнение № 4, оценка «хорошо», и всякому будет ясно, как слетал летчик. Но будет ли это красиво? Ой, нет! И лейтенант Нефедов изобрел целую систему условных обозначений, превращающих график учета чуть ли не в художественное полотно. Полет на стрельбу изображается в виде маленького силуэта самолета, от которого тянутся трассы снарядов. Если летчик отстрелялся по конусу на «отлично», силуэт самолета делается красным, на «хорошо» — голубым, а если «посредственно», то Сеничкин заштриховывает его черной тушью, при этом вид у лейтенанта и у писаря всегда бывает удрученный… Учебный полет в сложных метеорологических условиях показывается в графике тоже картинкой: к силуэту истребителя чертежное перо прибавляет несколько кудрявых завитушек облака…

Нефедов гордится своей системой. Затаив дыхание, он смотрит, осторожно ли Сеничкин заполняет квадратики.

— Туши надо поменьше в рейсфедер брать, — советует адъютант ворчливо.

Но Сеничкин, такой же ревностный составитель отчетности, не может оставить безответным это, на его взгляд, совершенно незаслуженное замечание.

— Уже овладел рейсфедером, товарищ лейтенант, — произносит он, на мгновение отрывая глаза от листа и любуясь сделанным. — Как-никак сто двадцатый график рисую. За это время и медведь научился бы тушью пользоваться.

— А вы чуть-чуть на него и похожи, — шутит Нефедов, искоса оглядывая широкую спину писаря.

Открывается дверь, и в комнату входит старший лейтенант Цыганков. Секретарь партийного бюро в хорошем настроении, из-под нависшего над бровями черного козырька фуражки глаза мечут озорные искры.

— Трудитесь, товарищи?

— В поте лица, товарищ старший лейтенант, — солидно покашливает Нефедов, — завтра подведение итогов, график должен быть готов к утру.

Цыганков подходит ближе, снимает фуражку и стряхивает с нее капли растаявшего снега.

— Заходил в соседние эскадрильи и сравнивал их результаты с нашими. По стрельбе и высотным полетам у нас вроде лучше.

На лице адъютанта появляется радостная улыбка.