Читаем Летчик Мишка Волдырь полностью

Летчик Мишка Волдырь

Маргарита Максимилиановна Михаэлис , Михаил Абрамович Гершензон

Ребята кругом стоят, за животы держатся. Мишка себя в обиду не дал — он был хоть и щуплым, а изворотливым.

И не заметил Мишка, как время подошло к чаю.

А в другой комнате девочки в это время водили Ленку, показывали ей своих кукол и голышонков.

Маня Лютикова, сорванец и бутуз, к ней подбежала, синими глазенками своими блеснула, говорит:

— В лесу была?

— Да.

— Волков видала?

— Нет.

Лютикова тряхнула головой.

— Скажи — да!

— Видала.

— Боялась?

— Не боялась.

Маня вдруг у нее под носом — хлоп! Ленка моргнула.

— А, моргнула, моргнула, — значит, боялась! — засмеялась Лютикова.

И Ленка тоже засмеялась.

Потом Маня Лютикова ее в угол отвела, — я, говорит, тебе что-то по секрету скажу. И шепотом, серьезно так, начала:

— В Рязани пекут пироги с глазами; их едят, они глядят, их жарят, они по карманам шарят, их пекут, а они бегут.

Стало Ленке весело, будто она в детском доме весь век прожила. Манька Лютикова подарила ей свою куклу.

Вечером ребята улеглись по койкам. Спать еще никому не хотелось: рано было. Шурка Фролов залез в тумбочку ночного столика, как в ширму, так что высовывалась только одна голова, — загнусавил:

— Рутютю! Уанька рутютю!

Потом палку на палец поставил, как фокусник, и стал считать:

— Калечина, малечина, сколько часов до вечера — раз, два, три, четыре…

Палка упала.

Очень Мишке понравился его тезка, Мишка Ерзунов. Худенький такой, желтый, а глаза, как у мыши.

Его койка рядом с койкою Мишки Волдыря.

— Как у тебя, мамка есть? — спрашивает его Ерзунов.

— Нет.

— А тятька?

— Тоже нет.

— Вот и у меня нет. Только у меня не умерли они, а потерялись.

— Как потерялись?

— Не знаю я, где они живут. Я маленький еще был, отец и мать на железной дороге служили. Пришла раз мать, говорит — идем в Совет, и повела меня в Московский Совет; ей еще там какую-то бумажку дали. А на другой день снова сказала — в Совет, а привела меня вовсе в приют.

Адрес у меня был, как домой пройти, только ребята его зажигательным стеклом сожгли. Я помнил, как до площади дойти, а там, каким трамваем ехать, забыл. Маленький я еще был тогда.

— А мать с отцом помнишь?

— Не очень помню. Мне тогда только шесть лет было. Потом меня в другой дом перевели, потом в третий — должно, мою фамилию спутали, они меня найти не смогли.

Мишка Волдырь стал засыпать. Сквозь сон он уже слышал, как Ерзунова мать и отец, уходя на работу, запирали в комнате, как ему было скучно, и как он плакал. А один раз не стерпел, стал колотить ногами в дверь и вышиб дощечку; но вылезть в дыру побоялся, приладил, как мог дощечку на место и стал ждать мамку.

Мишка Волдырь разметал руки, заснул и стал посвистывать носом.

Утром, вместо занятий, было собрание; на собрании руководитель сказал, что Моно дало разрешение вывезти дом на лето на Кавказ.

Двинутся через неделю.

<p>VII. Сборы в дорогу</p>

Был ли из вас, ребята, кто на Кавказе? Собирался ли кто в дорогу, — в далекий путь? Сколачивал сундучки? Зашивал тюки с бельем? Жестянки, кастрюли, бидоны — кто паковал в мешки? Кому приходилось надолго прощаться с Москвой? Повстречать на углу огольца, старого друга— приятеля, и оглоушить его с наскоку — завтра, дескать, нам вагон на Кавказ! На прощанье оставить ему все свои гвозди, куски резины, шурупы, катушки, свистки, сбитые двушки и трёшки?

Кому не случалось, тому не понять, какая в доме пошла кутерьма.

Руководители бегают красные, рукавами отирают потные лбы. Пуще всех работает комсомолец — Николай Иваныч. Откинет черную прядь со лба, крякнет; и пойдет ворочать тяжелые кули.

В доме — все вверх дном.

Только и слышно:

— Лёнька, беги за паяльщиком, запаять кипятильник!

— Брось, не тащи сам, надорвешься!

— Фрося, зашей покрывала отдельно!

— Что ты, Лютик, разве с таким узлом пустят в вагон?

— Сахар на Кавказе дорог. Беги, скажи дяде Сереже, пусть купит не два пуда, а три!

Шурка Фролов — рыболов.

— Там, на Кавказе, рыбу ловить есть где?

— Как же, в море рыбы довольно.

— Какая там, как у нас рыба?

— Нет, там морская.