Летающие Острова

Размечтавшись, угрюмый боцман заметно размяк, подобрел. У него даже возникло желание поболтать на отвлеченные темы.

— Ну, а что нового там, — он кивнул на аппаратуру, — в эфире?

— Все то же, — ответила Катя. — Ничего особенного. Так весь день и слушаю, как промысловики с моро-зилыциками лаются. Да вот у Суджукской косы ночью грек сухогрузный на мель сел.

— Эко, куда занесло его. Перепились они черти, что ли? Добро хоть погода стоит, не то был бы один, деленный на два.

— Теперь опасность ему не угрожает, — добавила девушка. — Там ведь до порта рукой подать.

Боцман забрал щепка и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Вечерком приходите на перевязку, — серьезно сказала Катя, бантиком завязывая бинт на Севкином запястье.

Он смотрел на ее быстрые топкие пальцы, на упавшую прядь волос, которая скрывала глаза радистки, и чувствовал, что ему совсем не хочется отсюда уходить.

Взгляд его скользнул под стол. Севка увидел небольшой эмалированный тазик, наполненный водой. В тазике плавала этикетки, отмокшие от спичечных коробок.

— Это ваше? — удивился Севка. Она засмеялась.

— Нет, это для Краба. Он коллекционирует. У него уже больше тысячи штук. Говорит, что будет составлять каталог, когда выйдет на пенсию. Только я не уверена, серьезно он или шутит.

— Сейчас многие этим занимаются, — заметил Севка. — Даже слово такое придумали — филуминисты, что ли. Надо же как-то узаконить свое положение…

— А чем ему еще заниматься на берегу, — не принимая иронии, ответила девушка. — Там ведь у него нет ни души. Вся-то радость, что старый «Дельфин».

В одиннадцать часов на буксире объявили приборку. По окованной железом палубе загремели подошвами матросы. У кормового фальшборта Игнатий Антонович с каким-то пареньком в сбитом на ухо берете прокручивал на холостых оборотах переносную мотопомпу. Федя Шустрый, раздевшись до трусов, бежал на четвереньках, раскатывая по палубе рукавную линию.

— Давай напор! — крикнули с полубака.

Севка видел, как матрос навинчивал на брезентовый ствол медную голову брандспойта. Движок зачастил веселее, а рукав на глазах стал дышать, раздуваться и, зашевелившись, как чудовищная рептилия, выплюнул хлесткую тугую струю воды. Сквозь дырки в пробитом шланге брызнули веселые фонтанчики.

Слышались покрикивания боцмана, гремели ведра, шуршали и хлюпали мокрые швабры. Федя Шустрый окатывал водой палубу и, покачивая широкими плечами, во все горло распевал свою пошлую песенку. На последних словах куплета голос его поднимался так высоко, что Федя не выдерживал и начинал сипеть, как гриппозный. Босыми ногами он отшлепывал джазовый ритм. Во все стороны летели мелкие брызги.

— Кончай базарить! — рявкнул на него Игнатий Антонович. Штаны его были засучены до колен, из-за пояса торчал разводной ключ наподобие крупнокалиберного револьвера. Для колорита не хватало только серьги в ухе. Старик вытягивал жилистую шею и грозил крючковатым пальцем: — Я те покажу!

Умытый «Дельфин» посвежел и вроде бы резвее потянул баржу. Федя Шустрый выволок из кубрика объемистый фанерный чемодан и стал перетряхивать свое барахлишко. Спать Севке не хотелось. Он молча наблюдал за своим новым приятелем.

— Сырость проклятущая, — цедил сквозь зубы Федя. — Скоро все мхом порастет.

Под буксирными дугами, где болтались связки сухой тарани, он стал развешивать свой обширный гардероб — пиджачок с разрезами по бокам, зеленые брючки, узкие, как офицерские голенища, китайский свитер и галстуки, галстуки, точно на базе «Мосгалантереи». Каких только галстуков он не извлекал из своего чемодана: и красные с белыми медведями, и зеленые с желтыми пальмами, а один был фиолетовым, как промокашка, побывавшая в чернильнице.

— Купил у одного пижона с «Караганды», — похвастался Федя. — Ходил в загранку. Там, говорит, эти галстуки называют «Сумерки Тонкина». Вещь!

— Когда же ты их носить успеваешь? — поразился Севка.

Федя как-то жалко улыбнулся и почесал за ухом.

— Так, покупаю. Может, сгодятся…

— Купил — носить надо!

— Куда носить? Вот приглашал Катю на танцы… И в Керчи, и в Ачуеве, и в Анапе — не идет, смеется. А самого не тянет…

Ветерок развевал яркие галстуки, парусом надувал пиджачок, и Севка подумал, что все эти атрибуты напоминают боевые доспехи, которые до поры хранятся в интендантских складах, ждут своего часа.

— Не идет, — повторил Федя и грустно пожал плечами.

— Видел я этого темрюкского сердцееда, — усмехнулся Севка.

— Где?

— Будто сам не знаешь. В рубке, конечно, на фотографии.

Федя нахмурился.

— Чудо! Это же отец ее.

— Чей? — Севка вытаращил глаза.

— Да Катерины, чей же еще! Перед войной снимался. В сорок втором погиб у Чушки на этом самом «Дельфине». Тогда «Дельфин» числился кораблем Черноморского военного флота, доставлял снаряды в Крым, таскал баржи с ранеными. У нашего Краба за те дела три боевых ордена. Старший лейтенант Гренкин — это, старик, не хала-бала. Его от Днестра до Зеленого мыса все капитаны знают, первыми приветствуют.

— Так вот почему Катя пошла на «Дельфин», — подумал вслух Севка.