Лестница в небо

Я стоял на кухне маминой квартиры и мелкими глотками пил кофе, пытаясь чашкой замаскировать трясущиеся руки. В голове билась только одна мысль: вот почему самые грандиозные подлянки нам подкладывают именно близкие люди? Впрочем, сам себе тут же и ответил: потому что те же действия чужих меня бы мало тронули. Что делать, куда бежать, как отговаривать? — все эти вопросы отошли пока на второй план. Конкретно в данный момент я пытался успокоиться, пока опасно дрожащая посуда на полках не начала слетать, а угрожающе мелькнувший сполох на потолке не превратился в нечто более грозное.

А начиналось все совсем неплохо.

Пасху мы в этом году праздновали с размахом, добирая то, что недополучили в прошлые годы. Накануне меня особенно умиляло наблюдать, как некрещеные Ли и Ван старательно раскрашивали яйца и пекли куличи, напевая что-то по-своему. Шаман, заявившийся в гости после командировки, тоже фыркнул на это зрелище, но отнести освятить результаты их труда вызвался сам.

Несколько робких намеков от Полины Зиновьевны и Лины провести праздничную службу и гуляния вместе с ними я предпочел проигнорировать. Не настолько проникся родственными чувствами, чтобы потратить редкий свободный день на них в ущерб настоящим близким родичам. Службу отстояли в уютной окраинной церкви, а приключений собрались искать позднее днем и вечером в центре города. Время до назначенного часа хотел посвятить маме. Нечастый случай, когда в праздничный или выходной день ей не поставили смену, и тут уж, получается, сам бог велел. Вечер у нее был занят ухажером, а день она вполне могла уделить мне.

Уделила…

— Так, я почти спокоен. Повтори, пожалуйста, что ты сказала? — решился я подать голос, посчитав, что уже ничего не натворю.

— Я подала прошение на перевод в экспедиционный корпус, — чуть хорохорясь передо мной, повторила мать.

Блюдца на полке опять задрожали, но вновь справиться с приступом гнева удалось уже быстрее.

До этого утра на решение Большакова с приятелем я злился, но без фанатизма. Бывшие пилоты были мне симпатичны, за самого Ефима я чувствовал толику ответственности как за человека, чьим здоровьем занимался, но сказать, чтоб от новости о его глупости впал в отчаяние — не мог. Взрослый самостоятельный человек, вдобавок относился он ко мне несколько снисходительно-покровительственно, что на фоне почти беспрекословного подчинения остальных работников «Кистеня» очень бросалось в глаза. Переживал я, конечно, как все это на матери отразится, но не более. Тот же Шаврин в его отсутствие мог активизироваться, или вообще другой ухажер, к которому пришлось бы заново привыкать. Источник у мужчины формировался нормально и уже не прекратит восстанавливаться, разве что темпы заметно упадут: без постоянно повторяемого заражения спорами алексиума тот в его организме все равно продолжит разрастаться естественным путем. У одаренных детей этот процесс занимает около трех лет, а окончательно останавливается с ростом костей, так что можно было предполагать, что дальнейшая реабилитация без моего вмешательства займет от трех до двадцати лет, самый трудный этап — первоначальное приживление — уже прошел. В общем, уход Большакова не так уж и сильно меня задевал, подытожил я, пережив первоначальную эмоциональную реакцию. Зря!

— Мам, вот скажи мне, ты дура?! Вот посмотри мне в глаза и скажи, а?

— Хочу быть поближе к Ефиму, — всхлипнув, призналась она.

— Мам, ну ладно он, медведь тугодумный, придумал себе теорию и рад, но ты-то!.. Квалифицированный целитель! Вот какого… извини, слов приличных нет! Какого черта ты-то ему не объяснила, что риск в его излечении — дело десятое? Нет, сотое! Десятитысячное!!! Ты-то знала ведь, что это не так!

— Да объясняла я!.. Но не могла же я ему прямо сказать, что это ты с ним возишься! — оправдывается она. — А он вбил себе в голову, а уж ты-то должен был заметить: одаренный если себе что-то надумает, то его бульдозером не свернешь! Особенности психики…

— Но себя ты ведь как-то умудряешься сдерживать! Хотя о чем я?! У нее двое детей, а она в горячую точку вслед за хахалем переться собирается!!! Жена декабриста, блин!..

— Не кричи… — тихо попросила мать. — Не надо на меня кричать. Какие вы с Митей дети? Да вы два лося на голову выше меня! Свои интересы, свои знакомства, свой круг! Вам уже не нужна мать. Ты меня пойми, я-то рассталась с вами маленькими, а увидела вновь уже почти взрослых. Многие матери жалуются, что дети быстро вырастают, но у меня-то!.. Я же каждый раз на вас смотрю и понимаю, что мое время с вами уже упущено! Мне больно от этого, понимаешь? Больно!

— Глупая ты, — обнял я ее и прижал к себе, — да, мы выросли, но кто тебе внушил, что мать нам не нужна? Думаешь, Митька меня похвалит, когда узнает, что ты задумала? Да мы с ним только о тебе и говорили, он тебя беречь просил, понимаешь? А я что ему отвечу?

— Не знаю… — Мать разревелась.

— Ну не плачь, мам: заберешь прошение, всего-то дел! Не убьют же тебя за это?

— Мм-му! — из подмышки отозвалась мать.

— Что?

— Не заберу! — членораздельно повторила она.

— Та-а-ак!..