Лестница в Эдем

Голос у Улиты внешне казался спокойным, но в глубине – это Меф ощущал безошибочно – треснувшим колоколом позванивала близкая истерика.

– Перестань! Ты не такая! – сказала Дафна, касаясь ее плеча.

Улита грубо отбросила ее руку.

– А ну, не цапай мебель, хорошая наша!.. А этот-то славненький ваш, ясноглазенький! Знаю, жалеет меня! Небось даже любит, но как любит! Смотрит на меня, как на собаку с поломанной лапкой, крушить вашу тетю! Ненавижу!

Стены задрожали. Стоявший рядом стул сам собой вспыхнул. Мефодий на всякий случай отодвинул Дафну и загородил ее от Улиты.

– Улита! Ты больная! – твердо сказал он, надеясь если не смягчить гнев, то, переключив его на себя, самому стать громоотводом.

Ведьма мотнула головой. Влажные глаза ее вдруг высохли.

– А вот и врешь! – сказала она неожиданно трезвым голосом. – Я с детства очень здоровый ребенок! О таких, как я, говорят: здорового ребенка не угробишь и поликлиникой. Но тем хуже, потому что здоровый дух в здоровом теле встречается чуть реже, чем никогда! Если некоторые утверждают обратное, то это умственные сироты! Несчастные жертвы рекламы, ушибленные рухнувшим с высоты телевизором! Оо-опс!

В ораторском жесте Улита качнула левой рукой и, неожиданно обнаружив в ней бутылку, поднесла ее к глазам, уставившись на заточенного джинна.

– А этот вот приставал ко мне! Взяла его просто за компанию, а он вообразил себе! Ручки распустил! А ну, не трогай меня сейчас своими липкими глазенками! Пошел вон! Проваливай в Тартар!

Улита размахнулась и швырнула бутылку через весь холл, в дальнюю стену. Затем решительно раздвинула Мефа и Дафну и, пройдя между ними, широкими, но шаткими шагами поднялась наверх.

– Что на нее нашло? – спросил Меф.

– А ты не понял? – удивилась Даф. Почему-то она выглядела довольной.

– Я понял, что она страдает и мучается из-за Эссиорха.

– Да, но не это главное.

– А что?

– В ней просыпается сердце. Прорастает, как зерно в земле. Правда, если вдруг ударит мороз, пророщенному зерну будет хуже, чем непророщенному. В обратную сторону росток уже не втянется, – сказала Дафна озабоченно.

– Слушай, почему Улите не могут вернуть ее эйдос? Она же в душе добрая! – поинтересовался Меф.

– Нет, не добрая. Пока, во всяком случае, не добрая, – просто сказала Даф.

Меф недоверчиво потряс головой.

– Как не добрая? – переспросил он озадаченно.

– Так, не добрая. Она добренькая. Добрый человек добр всегда и ко всем – к врагам и друзьям в равной мере. Добренький же добр по настроению, с истеричными всплесками, в основном к друзьям, и то с какой ноги встанет. Колоды друзей и врагов он все время перемешивает. Охота ему на кого-нибудь позлиться, он перетаскивает человека из колоды друзей в колоду врагов и пошел чихвостить. Пар выпустит и опять в колоду друзей тащит. А теперь представь, что случилось бы, если бы солнце тоже всходило утром по настроению? Или метро работало бы по настроению. Приходишь утром, а там закрыто, потому что у сотрудников метрополитена настроения не оказалось рано вставать.

Меф засмеялся.

– Не смешно, – с грустью сказала Дафна. – Если отдать Улите эйдос сейчас, она очень скоро его потеряет. Эссиорх это прекрасно понимает и нарушает все правила. Ему может за это перепасть, тем более что он, и правда, привязался к ней не совсем так, как должен.

* * *

В питерской резиденции кабинет Арея занимал большую подвальную комнату, изначально предназначенную для тира. Комната была глухая, без окон, с толстыми стенами.

Арей нетерпеливо прохаживался, ожидая Мефа.

– О, что я вижу! Синьорчик помидорчик пришел с охраной! – умилился он, увидев Дафну. – А еще темной когда-то притворялась! Позорище!

Дафна промолчала. Арей же перевел взгляд на Мефа. Сонные медвежьи глазки лучились лукавством.

– Знаешь, как Филипп Македонский, отец Александра, отбирал воинов? Он смотрел, кто в минуты опасности краснеет, а кто бледнеет. Из тех, что краснели, он и составлял свою гвардию, – сказал он будто вскользь.

«Знает! – догадался Меф, торопливо захлопывая свое сознание. – Небось сам же и наслал этот утренний страх, чтобы меня проверить! Ах ты, собака!»

– А бледных куда? – спросил он.

Арей безразлично пожал плечами.

– Бледных куда-нибудь в пращники, в обоз, а еще лучше в похоронную команду. Слабость – это качество, которое если прорывается, то прорывается везде, на всех уровнях корабля: в парусах, на палубе, в бортах. Но знаешь, почему Филипп Македонский был прав лишь отчасти? Он хоть и понимал интуитивно разницу между адреналином и норадреналином, но глубже не заглядывал.

– А в чем разница между адреналином и норадреналином? – спросил Меф.

Арей толкнул ногой стул, который сам не догадался отодвинуться.

– Вот оно – очень среднее образование! Глумовичу должно быть за тебя совестно!.. Выпускает недоучек с мокрыми губами, да еще и спроваживает их на Запад!.. Так и быть, слушай! Ты в саванне. На тебя бежит голодная львица. Меча, винтовки и дара телепортации у тебя нет. Что ты сделаешь?

– Залезу на дерево.

– Предсказуемо до рвоты! Дерева нет, – отрезал Арей.

– Тогда не знаю.