Лестница в Эдем

На сей раз Тухломон был в лыжной шапочке, однако самих лыж в руках не держал, а имел только пластиковую офисную папочку с бумагами. Вид у гибкого человечка был занятой и одновременно будто отрешенный. Так ждут посторонних, мимолетных и малоинтересных людей.

– Ну? – спросил он.

Бурлаков, мерзнущий без плаща, поневоле оставленного в ресторане, торопливо извлек салфетку.

– Это все мне? – приятно улыбнувшись, спросил гибкий челочек.

Леонид молчал. Тухломон развернул салфетку, посмотрел и нежно констатировал:

– Да, мне! Ишь ты! Гадость какая маленькая!

Цепко взяв зуб двумя пальцами, комиссионер, глумясь, вставил его в мгновенно опустевшую пластилиновую десну, а ненужную салфетку скомкал и кокетливо бросил в лоб Бурлакову.

– Мне чужих бумажиков не надо! Покусики! Ну я побрел помалюсику!

Не отделяя слова и дела, Тухломон повернулся и быстро пошел. Бурлаков на секунду застыл в крайнем изумлении, а затем кинулся за ним, хватая за ускользающее острое плечо. Во рту у доктора таинственно запахло зубными пломбами.

– Стой! Куда? Ты же обещал!

Тухломоша неохотно притормозил и повернулся.

– Ну чего тебе, противный? Надоел совсем! – томно сказал он, передразнивая суккубов.

– А вечная жизнь? А президентство над объединенными Америками? А богатство? А совершенное знание? – поспешно крикнул Бурлаков.

Гибкий человечек озабоченно надул щеки.

– Ах да! Чуть не забыл! – сказал он и, таинственно минуя все промежуточные движения, оказался совсем рядом с Леонидом.

– От эйдоса-то отрекаешься, конечно? – поинтересовался он рассеянно.

Бурлаков нетерпеливо подтвердил, особенно не вдаваясь в детали. Вечность стучалась в его двери обеими руками. Какой уж тут эйдос! Человечек с мягким лицом ободряюще кивнул, приветствуя такое решение.

– Ну-ка откройте ротик! Больно не будет! Будет сплошная нирвана! – произнес он до пугающего знакомым голосом – фирменным его, неподдельным бурлаковским баритоном.

Леонид от удивления разинул рот, точно бегемот в зоопарке. Однако ртом его, идеально ухоженным и опломбированным, Тухломон совершенно не заинтересовался. Пластилиновая ручка поднялась и протянулась по самой короткой траектории. Бурлаков с ужасом ощутил, как, нетерпеливо раздвигая ребра, она проникает ему в грудную клетку.

«Разве такое возможно? Рука и вдруг в грудь? Там же сердце! Я умру!» – застучали в виски молоточки паники. Однако прежде, чем ужас стал острым, гибкий человечек извлек ее обратно, сжатую в кулак.

Бурлаков поспешно уставился на грудь. Ожидаемой крови и ран не было. Даже одежда не пострадала.

– Вот она – твоя вечная жизнь! Не бойся, вечнее не бывает! Уж и захочешь, чтобы закончилась, ан не закончится! – сказал человечек, на миг открывая липкий кулак, в котором что-то золотилось.

И хотя Бурлаков очень смутно понял, что это, сердце защемило тоской невозвратной потери. Ему стало вдруг ясно, что его надули, обманули – причем очень просто, нагло и цинично. И что вдвойне обиднее – совсем уж мимоходом.

– Ну почему? Почему? Я же не сражался со злом! Никого не трогал! Все делал, как мне говорят! За что вы меня так? – крикнул он через вскипевшие детские слезы, такие смешные в почти уже сорокалетнем мужчине.

Тухломон остановился и осклабился зубками, на которых он, по особой договоренности с мраком, проращивал новые разновидности кариеса.

– Кисик, кого теперь волнует, что ты не сражался со злом? Главное, что зло с тобой сражалось!.. Но все уже в прошлом! Чао, бамбино! Сверли зубки и не скучай!

Он пакостно подмигнул Бурлакову наглыми глазками, щелкнул пятками и исчез.

Глава 8 Щеголь из Тартара

Усталость или псевдоусталость – это чувство, посылаемое не от света. Не свет говорит тебе после пяти минут труда: «Ты устал! Перегорел! Ничего не можешь! Свесь лапки и не борись!» Где нет накала – там нет и преодоления. Ну-ну, не плачь! Устраивать истерики тем более дурной тон. Истерика – дочь лжи и внучка беспомощности.

Эльза Керкинитида Флора Цахес

«Общее человековедение»

С момента исчезновения Антигона истекал уже второй день. Ирка искала его сама, поставила на уши всех валькирий, однако поиски кикимора ни к чему не привели. Он как в воду канул. Остальные валькирии, к ужасу Ирки, отнеслись к пропаже оруженосца как-то пугающе по-деловому, без большого сочувствия и трепета.

– Если у охотника медведь ночью в лесу собаку украл – ее проблемы. Почему заснула? Почему не лаяла? Кто кого сторожить должен? – отрезала Таамаг.

Гелата же, утешая, сказала:

– Посмотри на свое копье! На наконечнике ржавчина есть?

Ирка вызвала копье и посмотрела.

– Нет.