Лестница грез

- Догадываюсь, что смеются, но дело-то пахнет керосином, - Леонид Павлович медленно, колечками выпускал дым, делал он это очень изящно. - Кто-то сильный замаран, а стрелки на шавок спустили. Эти твари только исполнители. Вопрос, кто заказчик? Туда хаживали такие тузы... Ого-го.

Леонид Павлович давно информировал начальство о неблагополучии в этом подвале, и детская проституция там процветает, и наркотиками балуются, но наверху всё тянули, не разрешали прикрыть притон. Не верим, это навет, бабские россказни, вы обливаете грязью творческую интеллигенцию. Теперь убийством все это постараются спустить на тормозах, а ему в лучшем случае выговор влепят, преступление же на территории его отделения. Ещё и Вовчик ни за что пострадал. Хотят мне финку в бок вставить, чтобы не рыпался, размышлял Леонид Павлович, так не на того напали, я не за погонами гоняюсь. Нет, не быть тебе, дорогая Жанночка, генеральшей.

Она выключила ночник, бивший в глаза, и прижалась к мужу: а на чёрта мне быть той генеральшей, мне и с подполковником хорошо.

- Жанна, ты вот что, за Валеркой приглядывай. У этих подлецов ни стыда, ни совести. Для них вообще ничего святого нет.

- Лёнечка, нам не впервой, умоляю, береги себя. Давай спать, родной, скоро светает, - она забрала из рук мужа недокуренную сигарету, погасила ее о край пепельницы, затем отвернулась к стенке и еще долго лежала с закрытыми глазами, тихо плача.

Ниночка сопровождала Дорку на все заседания суда. В одной руке она тащила Доркин табурет, на котором та периодически отдыхала, борясь с новой напастью - удушьем. По другую руку - навалившуюся и опирающуюся на неё Дорку. На шее у Дорки висела кошёлка со всеми её документами и передача для Вовчика. Усаживалась она в зале так, чтобы получше видеть сына. Несколько раз ей делали замечание, что нужно вставать, когда суд входит, но она не обращала на это никакого внимания.

В последнем слове Владимир Викторович Ерёмин отказался от ранее данных показаний и не признал своей вины. Ему влепили 12 лет колонии строгого режима, на два года больше, чем просил прокурор. Никакие адвокатские доводы не помогли. Ниночка Доркину комнату закрыла, забрала ее к себе жить. Теперь целым днями Дорка сидела, уставившись на кухонное окно в своей квартире, и приговаривала: зачем я сюда вернулась в том клятом 41-м, сгинула бы в гетто со всеми, зато давно бы отмучалась и не принесла всем столько несчастий.

Ниночкина соседка, толстенная тетка в бледно-розовом сарафане, который едва прикрывал ее задницу, обгоняя Дорку, медленно передвигавшуюся по узкому коридору и откровенно злясь на приблудную, сочувственно советовала: - Что вас здесь, Дора Моисеевна, держит? Умные евреи давно перебрались в свой Израиль. Я бы на вашем месте со скоростью звука отсюда драпала. Паспорт бы где добыть с нормальным пятым пунктом.

Дорка не смолчала:

- Да он у вас и так нормальный, вы кто - украинка или русская? Вовчик мой русский, его родина здесь, даже в тюрьме, и моя здесь.

- Вы что, меня не поняли или прикидываетесь? - злилась соседка. - Люди сейчас платят огромные деньги, чтобы эту графу переделать и чесать отсюда. И не огрызайся. Имеешь свой угол и сиди там, что сюда припёрлась. Нам мало этой полоумной Нинки с байстрюком, так ещё и тебя, магазинную воровку, притащила. А сынок твой как с детства был бандитом, им и остался. Наконец посадили, там ему и место.

Дни бежали своей чередой. Каждое утро она высматривала почтальона, ожидая писем от Вовчика и бесконечных ответов-отписок из разных инстанций. У нее по-прежнему теплилась надежда на Анну Ивановну. Маленький Витенька, завидев ее, голосил: «Мама, Аблоката плишла и бабулин Вовчик сколо плидёт». Потом он утешал Дорку: «Не плаць, баба, Вовцик сколо велнется». Обнимал женщину, прижимался к ней, показывал, как её любит.

Счастье безумия и смерть исцеления

Адвокат Анна Ивановна бодро шла в прокуратуру, она была полна оптимизма. Похоже, Вовчика дело будет направлено на новое рассмотрение. Ах, Одесса, жемчужина у моря! Сплетни здесь распускаются быстрее реактивного самолета. Вот и дело Ерёмина уже ни для кого «большой секрет». О нем не шепчутся по углам, а говорят в открытую. И на Привозе торговки вовсю судачат. Мол, проституток развелось из студенточек симпатичных, и мальчиками не брезговали. Фамилии разные мелькали. Подвальчик, хотя и прикрыли, но смрад и вонь из него протянулись-таки и до Киева и до Москвы. Одесские знаменитости попритихли. Их покровители сделали вид, что «нас здесь не стояло».